пойти за ними в ресторан и потребовать, чтобы Сивер отпустил ее мужа домой. Но она, наверное, сможет удержать его дома (при этой мысли Билли просияла). Кейт сказала, что она так поглощена ребенком, что Бертрам вообще не получает внимания. Билли не совсем в это верила, но если допустить, что это правда, эту ошибку она сможет исправить. Если Бертраму нужно внимание, он его получит. Бедный Бертрам! Неудивительно, что он ищет развлечений на стороне. Если у человека сломана рука и он не может работать, что ему остается делать?

И тут Билли вдруг вспомнила «Наставления молодой жене». Если ей не изменяла память, там содержалась целая глава, повторявшая слова Кейт. Билли много месяцев не вспоминала об этой книге, но теперь она немедленно ее достала. Там наверняка есть что-то полезное.

«Появление первого ребенка». Билли без труда нашла эту главу и принялась читать с большим интересом. Но очень скоро выражение ее лица изменилось, и с губ слетел короткий вскрик. Она испуганно огляделась.

Неужели у стен есть глаза и уши, которые сообщали невидимой руке все подробности, заставляя ее записывать происходящее? Вот какие слова читала мучимая совестью Билли: «Материнство – настоящее чудо в жизни женщины, но иногда оно становится разрушительным для домашнего очага. Юная мать, занятая новыми восторгами и обязанностями, забывает, что у нее есть муж. Она живет в детской, и туда устремлено все ее существо. Она думает о ребенке, говорит о ребенке, знает только ребенка. Она отказывается красиво одеваться, потому что заниматься ребенком проще в грязном балахоне. Она никуда не выходит с мужем, опасаясь, что с ребенком что-то случится. Она бросает музыку, потому что ребенок не дает ей играть. Муж напрасно пытается заинтересовать ее своими делами. Она не слушает и не смотрит на него, ведь у нее есть ребенок.

Ни один мужчина не терпит, когда о нем забывают, пусть даже ради его собственного ребенка. Конечно, он очень любит ребенка и гордится им, но это вовсе не мешает ему временами хотеть общества собственной жены и требовать от нее прежней любви и сочувственного интереса. Очень хорошо для женщины быть преданной матерью, но это может завести ее слишком далеко. У мужей тоже есть определенные права, и жены, которые отвергают мужа в пользу ребенка, находятся в большой опасности. Дом, в котором жена проводит все время в детской, кажется среднему мужу скучным и одиноким, так что он начинает искать себе других развлечений – и находит их. Новая жизнь, которая так драгоценна и должна только сильнее связать супругов, вместо этого разделяет их».

Дальше Билли читать не стала. С криком она бросила книгу на диван и немедленно стащила свой балахон. Пальцы у нее дрожали. Она уже увидела в ребенке Чудовище и Злобного Разрушителя Домашнего очага, который может разделить их с Бертрамом. Бертрам, бедный Бертрам, со сломанной рукой!

Она не играет ему, не поет, никуда с ним не ходит! А когда у них был последний долгий разговор о работе и планах Бертрама?

Но теперь все изменится. Она станет ему играть, и петь, и выходить с ним в свет. Она начнет наряжаться. Никаких больше балахонов. Она будет спрашивать о его работе и интересоваться ею. Ей правда интересно! Она вспомнила, что, прежде чем сломать руку, он говорил ей о новом «Лице девушки», которое планировал написать.

В последнее время он перестал о нем говорить. Он потерял веру в себя – и неудивительно, со сломанной-то рукой! Но она все изменит. Он еще увидит! Билли поспешила к шкафу, чтобы выбрать самое красивое домашнее платье.

Задолго до обеда Билли ждала в гостиной в полной готовности. Она надела хорошенькое голубое шелковое платье, которое Бертрам очень любил, и с тревогой прислушивалась к его шагам. Она вдруг с болью вспомнила, что он давно перестал звонить своим особым звонком, но она все равно собиралась встретить его у дверей.

Но Бертрам не пришел, без четверти шесть он позвонил и сказал, что встретил друзей и останется обедать в клубе.

– Надо же, какие мы красивые! – воскликнул дядя Уильям, когда они вдвоем спустились в столовую. – Новое платье?

– Нет, дядя Уильям, – рассмеялась Билли, – вы его сто раз видели.

– Правда? – пробормотал он. – Что-то не помню. Жаль, что Бертрама нет. Ты сегодня какая-то особенно хорошенькая.

И сердце у Билли заболело еще сильнее.

Она провела вечер за пианино – да, она играла очень тихо, чтобы не разбудить ребенка, но все же играла.

Шли дни, и Билли понимала, что пообещать все изменить куда труднее, чем изменить что-то на самом деле. Да, она изменилась сама – изменилась ее одежда, привычки, слова и мысли, но вот изменить Бертрама оказалось куда сложнее. Во-первых, его никогда не было. Она с ужасом поняла, как редко он на самом деле бывает дома, и ей не хотелось прямо просить его остаться. Это не соответствовало ее планам. Кроме того, «Наставления молодой жене» утверждали, что косвенное воздействие всегда лучше прямых убеждений, которые редко помогают.

Так что Билли красиво одевалась, играла на пианино, разговаривала (обо всем, кроме ребенка) и даже намекнула раз или два, что не прочь сходить в театр, но толку было мало. Да, Бертрам на минуту оживлялся, когда приходил домой и видел ее в новом платье, и говорил, как хорошо она выглядит. Ему вроде бы нравилось, когда она ему играла, и он даже как-то сказал, что происходящее напоминает ему старые добрые времена. Но он не понимал ее намеков насчет театра и совершенно не хотел разговаривать о своей работе.

Билли относила это на счет его руки. Она решила, что он потерял присутствие духа и нуждается в одобрении, особенно относительно работы, так что она решительно и систематически занималась этим.

Она говорила, какие хорошие картины он уже написал и что напишет еще лучше, когда его рука заживет. Она говорила, как им гордится, как дорого ей его искусство и как грустно будет, если он утратит интерес к работе и перестанет писать. Она спрашивала его о новом портрете, который он начнет, как только позволит рука, и пыталась говорить о картине, которую планировал выставить в марте у «Богемной десятки», и уговаривала, что рука непременно заживет раньше и позволит ему закончить хотя бы одну картину.

И все это совершенно не интересовало Бертрама.

Казалось, что единственное, о чем он не желает разговаривать, – это его работа. В ответ на все ее попытки поднять эту тему он угрюмо молчал или отвечал односложно и