С одной стороны, ему вовсе не нравилась эта задача, но с другой – она доставляла ему удовольствие. Он радовался возможности сделать что-нибудь для Билли, радовался делу, которое отвлекало его от собственной жизни. Иногда он думал, что, помогая другому человеку бороться со своей тигриной шкурой, он борется со своей.

Все это время Аркрайт старался не думать об Алисе Грегори. Он вернулся с надеждой, что «излечился» от своей «причуды», как он это называл, но первый же взгляд в серо-голубые глаза Алисы Грегори лишил его этих иллюзий. При первой же встрече с Алисой он испугался, что выдал свою тайну, потому Алиса держалась нервно и отстраненно. Ее ледяное достоинство и напряженность он принял за жалость к себе и желание продемонстрировать, что она не готова дать ему ничего, кроме дружбы.

С тех пор он почти ее не видел. Во-первых, он не хотел этого, а во‐вторых, он был очень занят. Потом до него окольными путями дошел слух, что Калдервелл помолвлен. Хотя при этом не упоминалось ни одно женское имя, Аркрайт немедленно решил, что речь идет об Алисе Грегори.

Начиная с «пирушки», которая прошла точно в соответствии с предсказаниями Калдервелла, Аркрайт проводил большую часть времени, не занятую профессиональными обязанностями, в обществе Бертрама и его друзей. Тут он ни с какими сложностями не столкнулся, потому что М. Дж. Аркрайт, новая звезда оперной сцены, оказался для них очень приятным знакомством. Все остальное было сложнее. Порой Аркрайт не знал, получается ли у него хоть что-нибудь, но он продолжал стараться.

Он гулял с Бертрамом, разговаривал с Бертрамом, навязывал Бертраму свое общество почти постоянно, когда они вместе проводили время с «мальчиками». Постепенно он выведал у него, что именно сказал хирург и каким черным теперь казалось будущее. Это создало между ними новую связь, такую сильную, что однажды Аркрайт рискнул рассказать Бертраму о тигриной шкуре – той шкуре, что лежала в библиотеке много лет назад, – и о том, как с тех самых пор он пытался представить любое препятствие такой шкурой. Он очень старался не вводить в свою историю никакой морали и не читать проповедей. Аркрайт просто рассказал о своей жизни как можно беззаботнее и немедленно сменил тему. Но через несколько дней, когда Бертрам угрюмо сказал, что его тигриная шкура – еще вполне живой зверь, Аркрайт понял, что его усилия не пропали зря.

В первый раз, когда Акрайт пошел домой вместе с Бертрамом, его присутствие оказалось совершенно необходимо. Бертрам был не в себе. Билли их встретила. Она явно ждала мужа. Аркрайт никогда не забыл ее взгляд, когда она увидела еще и его. В нем была странная смесь ужаса, раненой гордости, облегчения и стыда, а еще яростной верности, которая как будто заявляла: «Не смейте его винить!»

Сердце Аркрайта заныло от сочувствия и восхищения тем мужеством, с которым Билли справилась с этой мучительной ситуацией.

Когда чуть позже он попрощался с ней, только ее взгляд шепнул «спасибо». Губы молчали.

С тех пор Аркрайт часто провожал Бертрама до дома. Не то чтобы в этом была необходимость, нет. Прошло даже какое-то время, прежде чем он прекратил извиняться за свое появление. Но он выяснил, что иногда может увести Бертрама домой пораньше искусными уговорами того или иного рода. И все чаще и чаще он приводил его домой, чтобы поиграть в шахматы.

Бертрам любил шахматы и играл очень хорошо. Сломав руку, он стал очень часто играть в разные игры, лихорадочно надеясь найти что-то, что заполнило бы его дни. Когда-то давно именно умение играть в шахматы привлекло его к Сиверу, но теперь Бертрам легко его побеждал – слишком легко, чтобы это доставляло ему хоть какое-то удовольствие.

Так что в шахматы они играли редко. Но Бертрам обнаружил, что, несмотря на свою травму, он может участвовать в других играх, и некоторые из них, пусть и не такие сложные, как шахматы, могут отвлечь его, особенно если в них фигурирует некоторая сумма денег, добавляющая интереса.

Однажды Бертрам обнаружил, что Аркрайт умеет играть в шахматы – и играет хорошо, как выяснилось после первой же партии. Это очень способствовало успеху Аркрайта в попытках удалить Бертрама из нежелательной компании. Очень скоро Бертрам понял, что Аркрайт – более чем достойный соперник, и редкие победы над ним только распаляли интерес Бертрама. Множество вечеров они провели вдвоем в кабинете Бертрама. Билли беспокойно ходила вокруг, разглядывая то напряженное лицо мужа, то крошечные черные и белые фигурки из слоновой кости, которые имели над ее мужем такую власть. Она очень радовалась тому, что шахматы удерживают Бертрама дома, но порой почти ревновала к ним.

– Мистер Аркрайт, может быть, вы научите меня играть? – грустно спросила она однажды, когда Бертрам вышел, оставив их вдвоем. – Много лет назад я любила смотреть, как Бертрам играет с Мари, но сама никогда не пробовала. Правда, я все равно не понимаю, в чем интерес просто сидеть и смотреть на доску по полчаса. Но Бертраму это нравится, и я бы хотела научиться. Вы меня научите?

– Буду счастлив, – улыбнулся Аркрайт.

– Может быть, вы тогда придете, когда Бертрам будет у врача? Он ходит на процедуры каждый вторник и пятницу к трем часам. Это удобнее по двум причинам: во‐первых, я не хотела бы, чтобы Бертрам знал, что я учусь, пока не смогу играть хоть как-то, а во‐вторых… я не хочу, чтобы вы расставались с ним.

Вспыхнув, она произнесла эти слова очень тихо. Впервые Билли вслух намекнула Аркрайту, что понимает, чем он занимается.

– Я приду в следующий вторник, – пообещал Аркрайт, делая вид, что ничего не заметил.

В это время вернулся Бертрам с шахматным задачником, за которым он ходил наверх.

Глава XXIX

Шахматы

Ровно в три часа во вторник Аркрайт появился в Страте, и следующий час Билли изо всех сил старалась запомнить имена и движения маленьких человечков из слоновой кости. Но к концу часа она уже готова была сдаться.

– Если бы их не было так много, если бы они все не ходили по-разному, было бы еще не так плохо, – вздыхала она, – но как можно запомнить, кто ходит по диагонали, а кто буквой «L», кто может пойти только на одну клеточку вперед, а кто – пересечь всю доску. Тем более что некоторые могут иногда ходить на