Шрифт:
Закладка:
Какой чудесной бывает жизнь. Как чудесно бывает жить.
Мы ставили одну и ту же вещь снова и снова. Мы не могли оторваться друг от друга. Утром мы проспали несколько часов, мне надо было на работу, но я не пошел, не смог, это невозможно, когда она рядом, и мы дошли до телефонной будки. Пока я звонил, она стояла снаружи и смеялась, в митенках, шапке и шарфе, намотанном на шею. На работе еще никого не было, я наговорил сообщение на автоответчик, сказал, что заболел и не приду, повесил трубку, вышел, обнял Тонью и пошел рядом, прижимаясь как можно сильнее.
– Я еще ни разу не прогуливал, – сказал я, – никогда. Меня теперь совесть мучает.
– Раскаиваешься? Тогда иди – скажешь, что тебе вдруг стало лучше.
– Ничего я не раскаиваюсь!
– Так я и думала!
В тот день мы ни с того ни с сего взяли и пошли в океанариум. В январе посетителей там было мало, мы бесцельно бродили по территории, смеялись над ныряющими пингвинами, по дороге я забежал домой за фотоаппаратом и теперь фотографировал ее, она долго прикидывала, что бы ей приготовить на ужин, нужно нечто особенное, в наш с ней первый день вместе. Потому что мы теперь вместе!
В тот день волны радости, одна за другой, сбивали меня с ног.
Она готовила мясо по-бургундски, а я стоял и смотрел на нее, она опустила ложку в кастрюлю, обернулась ко мне, сунула ложку в рот и прикрыла глаза.
– М-мм! Потрясающе! – воскликнула она.
– Я люблю тебя, – сказал я.
Она оцепенела и почти испуганно посмотрела на меня, потом отвернулась, сняла крышку с другой кастрюли и ткнула иголкой картофелину, которая лежала в булькающей воде. Из кастрюли повалил пар.
– Еще две минуты, – сказала она.
Я подошел, обнял ее и поцеловал в шею. Она повернула голову и поцеловала меня.
– Помню один день, в детстве, – сказала Тонья, – тогда все тоже было чудесно. Мама решила, что у нас будет утиный день. В кино мы смотрели мультик про Дональда, потом кормили в парке уток, мне купили комиксы с Дональдом, а под конец мы пошли в ресторан есть утку.
– Серьезно? Какое-то жестокое окончание дня, нет?
Она рассмеялась:
– Я люблю утятину. Больше всего на свете. Уже тогда любила! Но самое чудесное – это что весь день мы с мамой были вдвоем. Я сегодня столько раз вспоминала об этом. Я была так счастлива.
* * *
Когда мы поели, Тонья обнаружила, что у нас кончился кофе, и решила сбегать за ним на заправку. Я отговаривал ее, но она настаивала и вскоре уже выскочила на лестницу.
Я волновался. День был наполнен безграничным счастьем. А теперь я подумал, что она вот-вот погибнет. Я знал, что это просто навязчивая идея, что вероятность этого ничтожно мала, и тем не менее представлял себе, как автобус едет прямо на нее, как водитель трейлера на миг отвлекся, как смотрит на щиток наверху, за который вроде засунул пачку сигарет, и не замечает, как Тонья перебегает дорогу…
Прошло десять минут.
Прошло двадцать.
Тридцать.
Почему она не возвращается?
Что-то и впрямь случилось.
О нет, не смей так говорить.
Не смей.
Меня затошнило.
На лестнице послышались шаги, и через секунду на кухню, лучезарно улыбаясь, впорхнула Тонья с красной пачкой кофе в руке.
– Я знакомых встретила, которых давно не видела. – Она размотала шарф. – Меня что, долго не было?
– Больше никогда не уходи от меня так надолго, – попросил я.
– Тогда в следующий раз пошли со мной!
* * *
Ближе к полуночи мы отправились ко мне, Тонья взяла с собой сумку с вещами. На ручке двери висел пакет. Я открыл его и заглянул внутрь. Пачка кофе и большая шоколадка.
– Кто это тебе принес? – спросила Тонья.
– Понятия не имею, – ответил я.
Скорее всего, кто-то из девушек с радио, но признаваться было нельзя. Впрочем, точно я все равно не знал.
– Вижу, в Бергене о тебе есть кому позаботиться, – сказала она.
– Похоже на то, – согласился я.
Мы вошли в квартиру, Тонья приняла душ и, завернувшись в полотенце, вышла в комнату. В руке она держала бутылочку детского шампуня.
– Ты пользуешься детским шампунем? – Я притянул ее к себе.
– Да. Моим волосам он подходит лучше всего.
– Ты полна секретов, – сказал я.
– Невелик секрет, а?
Да, соврал я через три дня на студенческом радио: я болел, у меня был грипп, температура, правда, не очень высокая, но работать я все равно не смог бы. Утром зашел Туре, и загадка пакета на ручке разрешилась – пакет принес он.
– Я узнал, что ты заболел, и решил тебя поддержать.
От стыда я не признался ему, что вовсе не болел. Зато я рассказал о Тонье – не удержался, меня просто распирало.
Тем вечером мы решили отправиться в кино на «Настоящую любовь», а после пойти к Тонье домой печь вафли – я прямо в кинотеатр заявился с вафельницей. Когда мы вышли на улицу, я вдруг подумал, что я – антипод всего того, что мы только что видели. У героев фильма сумки набиты оружием, а я тащу вафельницу. Я засмеялся и все никак не мог остановиться.
В пятницу мы пошли в «Оперу», впервые показались на людях вместе, держась за руки, мы шагали по улице, обнимались в очереди на входе, я заметил там нескольких человек с радио и догадался, что они обсуждают нас: Тонья встречается с Карлом Уве! Мне хотелось уйти оттуда, пить не хотелось, хотелось лишь быть с ней. Куда бы мы ни заходили, помещения преображались, наполнялись волшебством, неважно, как они выглядели в действительности: ее квартира, моя квартира, крохотные кафе, где мы сидели, улицы, по которым мы бродили.
* * *
Спустя две недели я натворил глупостей. Ингве собрался в «Гараж» на концерт и позвал меня с собой, я согласился и спросил, можно ли взять и Тонью.
Ингве не возражал. Мы взялись за руки, пришли в «Гараж», заплатили, нам поставили штампики на ладонь, и мы спустились в подвал, где нас встретил Ингве. Я взял всем нам пива, мы сели к Ингве за столик, беседа поначалу не клеилась, Тонья и Ингве едва знали друг дружку, а я почему-то никак не мог придумать, о чем нам поговорить.
Музыканты заиграли, мы подошли поближе рассмотреть их, Ингве и Тонья разговорились, он наклонился и что-то шептал ей на ухо, она кивала и поглядывала на него; сперва
