Советский президент явно не хотел открыто расстраивать своих новых западных союзников, особенно Америку и Германию, от которых он отчаянно хотел получить дополнительную помощь. В то же время кризис в Персидском заливе явно предоставил хорошее время для того, чтобы похоронить плохие новости. Горбачев был полон решимости остановить распад Союза – наследие Ленина и Сталина – и, по крайней мере, на этот раз, похоже, он допустил, если не приказал, применение военной силы. В Москве такая политика пришлась по душе сторонникам жесткой линии, и тем самым, как он надеялся, она укрепит политическую поддержку его осажденного президентства. Среди членов НАТО только Исландия публично призвала Советы не применять силу и требовала, чтобы генеральный секретарь НАТО принял меры[1273].

В воскресенье 13 января танки появились на улицах Вильнюса, и специальные подразделения советских войск захватили телебашню, при этом погибло 15 человек из числа нескольких сотен демонстрантов и многие были ранены. По похожему сценарию неделю спустя развивались события и в Риге, где погибли четыре человека и произошли массовые протесты[1274].

Горбачев и Кремль отрицали свою причастность к кровавой бойне[1275], но Черняев не сомневался, на ком лежит вина: «Не думал я, что так бесславно будет заканчиваться так вдохновляюще начатое Горбачевым, – записал он в своем дневнике 13 января. – Утомляют растерянность и, увы, беспорядочность в занятиях, какая-то “спонтанность” в делах… Все это привело к “спонтанным” действиям десантников и танков в Прибалтике и кончилось кровью…. Литовское дело окончательно загубило репутацию Горбачева, возможно, и пост»[1276].

На следующий день публичный фарс в Верховном Совете вызвал у Черняева отвращение: «Пуго, Язов – глупые, лживые, хамские речи. А после перерыва – сам Горбачев: жалкая, косноязычная, с бессмысленными отступлениями речь. И нет политики. Тошно – фарисейское виляние. Нет ответа на главный вопрос. Речь недостойна ни прошлого Горбачева, ни нынешнего момента, когда решается судьба всего его пятилетнего великого дела. Стыдно и жалко было все это слушать». Анализ другого опытного советника либералов, Георгия Шахназарова, был одновременно тонким и точным: Горбачев был, с одной стороны, политическим радикалом, а с другой – советским аппаратчиком[1277].

Доказательства, хотя и противоречивые, убедительно свидетельствуют о том, что «Горбачев знал и поддерживал, по крайней мере, ограниченное военное решение. Скорее всего, он не ожидал многочисленных жертв и не отдавал приказа убивать невинных людей, но он принял решение, которое привело к такому исходу»[1278]. В конце концов, однако, вопрос прямой ответственности вторичен: видимость имеет большее значение, чем реальность. Образ кровавых репрессий в Прибалтике стал катастрофой для Горбачева. Его авторитет как принципиального политического лидера – апостола перестройки и гласности, человека, который читал миру лекции в ООН об универсальных ценностях, – теперь был поставлен под сомнение. И даже если он не был виноват напрямую, оставался, возможно, более тревожный вопрос: потерял ли он контроль над своей страной? Неужели вторая мировая сверхдержава скатывается к анархии?

И поднимает ли голову новая Россия? В тот самый день – 13 января, когда на улицах Вильнюса пролилась кровь, Борис Ельцин находился с запланированным визитом в столице Эстонии Таллине, чтобы подписать договор об основах межгосударственных отношений РСФСР и Эстонией, и такой же договор с Латвией. Одновременно руководители трех прибалтийских республик – Эстонии (А. Рюйтель), Латвии (А. Горбунов), глава Верховного Совета Литвы В. Ландсбергис сделал это по факсу – и России (Б. Ельцин) приняли совместное заявление с осуждением действий союзных властей в Литве. Это был продуманный поступок: поддержка стремлений Прибалтики к независимости, но в то же время вызов Горбачеву и его центральной власти. Кроме того, все четыре лидера выступили с совместным призывом к Генеральному секретарю ООН принять участие в расследовании событий в Вильнюсе[1279].

Присутствие Ельцина в Эстонии, вероятно, предотвратило дальнейшую стрельбу в тот день. Он осудил массовые убийства в Вильнюсе и недвусмысленно признал их самопровозглашенную независимость. Его комментарии не имели конституционного веса, но, выступая в качестве председателя Верховного Совета России, они приобрели значительное символическое значение и были широко отмечены за рубежом. В его личной борьбе за власть с Горбачевым прибалтийские республики теперь стали одним из самых важных орудий Ельцина. И поэтому, в отличие от площади Тяньаньмэнь в 1989 г., репрессии центрального правительства не способствовали стабилизации унитарного государства, а еще больше подорвали его[1280].

В Москве, Ленинграде и других городах российское демократическое движение организовало демонстрации, на которых протестующие открыто критиковали советского президента. На плакатах было написано: «Горбачев – Саддам Хусейн в Прибалтике», «Горбачев – сегодняшний Гитлер!» и «Верните Нобелевскую премию»[1281]. Настроение среди его советников было мрачным. 15 января Черняев написал заявление об отставке, признавшись в «полном отчаянии». Но он так и не отправил его после того, как 17-го числа обнаружил, что Горбачев «по-видимому, сожалеет» о том, что все так обернулось. «…Зачем танки-то? Ведь это гибель для вашего дела. Неужели Литва стоит таких свеч?!» «Ты не понимаешь, – произнес Горбачев. – Армия. Не мог я вот так прямо отмежеваться и осудить, после того как они там в Литве столько поиздевались над военными, над их семьями в гарнизонах»[1282].

Грачев, столь же удрученный, отказался занять должность главы международного отдела Центрального Комитета, которую ему предложил Горбачев[1283].

В либеральном еженедельнике «Московские новости» за 17 января около тридцати представителей интеллигенции, почти все из которых нравились Горбачеву, включая Петракова и Шаталина, осудили советского лидера за «кровавое воскресенье», делая отсылку к печально известному расстрелу демонстрации рабочих царскими войсками в январе 1905 г. «Это произвело на него впечатление», – заметил Черняев, настолько сильное, что, когда Горбачев, наконец, представил Бессмертных в Министерстве иностранных дел в качестве преемника Шеварднадзе, он сослался на эту статью, сказав: «Вот уже преступником и убийцей назвали меня». Горбачев к тому времени был в значительной степени озлоблен на всех, и не в последнюю очередь на Ельцина – «этот сукин сын!» – который не только обхаживал прибалтов, но и встречался с послом Исландии в Москве, чтобы обсудить ситуацию. В выходные дни 18–21 января министр иностранных дел Исландии Йон Балдвин Ганнибалссон демонстративно посетил страны Балтии, воспользовавшись молчаливой поддержкой Ельцина. Горбачев был в ярости на российского лидера. «Что с ним делать?» – взорвался он[1284].

Неделю Горбачев колебался. Затем он сделал смелое и совершенно неожиданное заявление, заявив, что события в Вильнюсе не отражают его политику. Очевидно, пытаясь ограничить ущерб, Горбачев явился в пресс-центр МИД вместе с Александром Яковлевым, который, как сообщалось, вышел из ближайшего окружения президента, и министром иностранных дел Бессмертных. Там он говорил о своем беспокойстве по поводу возмущения как внутри страны, так и за рубежом в связи с действиями советских военных