Люшков был к тому времени опытным фальсификатором, о чём впоследствии ещё успеет подробно рассказать, и поэтому уверенно лепил дела. В Кашарском районе НКВД вскрыло эсеровскую организацию. В числе прочих расследованием занимался Тимченко. По эсеровскому делу в слободе Греково арестовали учителя Иванкова. Родом из этой слободы как раз был Красюков.

Иванкова начали трясти всерьёз. К делу подключился начальник Миллеровского окружного отдела НКВД Василий Сперанский – дворянин, подпоручик Первой мировой, с 1920 года служил в органах ВЧК, лейтенант госбезопасности. Сперанский и срочно подъехавший Тимченко принудили Иванкова дать показания о причастности Красюкова к эсеровской организации. 23 ноября Красюкова арестовали. Во второй уже раз: впервые, как мы помним, он попадал под арест вместе с Плоткиным ещё в 1933 году, но тогда Шолохов смог его спасти.

Сейчас история разворачивалась по новой.

Шолохов и Луговой 23 ноября были в Москве. Время ареста Сперанский и Тимченко выбрали осмысленно, чтоб Шолохов сразу не явился в отделение НКВД. Писатель вспоминал: «Расчёт был простой: вырвать у Красюкова ложные показания на всех вёшенцев, а тогда уж добраться и до остальных, на основе этих показаний».

Шолохов узнал обо всём, только вернувшись в станицу. Вечером собрались втроём: он, Луговой, Логачёв. Думали-рядили, как быть. Приняли решение: стоять за товарища. Красюкова тем временем через Миллерово переправили в Ростов-на-Дону, во внутреннюю тюрьму УНКВД. На допрос привели 25 ноября и допрашивали четверо суток подряд. Спать не давали. Два раза за четверо суток покормили, чтоб не терял сознание. Однако заставить Красюкова подписать наспех слепленное обвинение в причастности к эсеровской организации так и не смогли – крепкий оказался мужик.

Обвинили Красюкова в итоге в том, что он был в своё время владельцем маслобойни, а значит, мироедом. Мемуары Лугового: «В начале нэпа он со своими братьями арендовал какое-то предприятие кустарного типа – то ли маслобойку, то ли мельницу. Работали они сами, никого не нанимали. Его брат был широко известный в округе кузнец. Красюков тоже вертелся около кузни, помогал брату. О том, что они арендовали маслобойню, Красюков мне не говорил, да и занимались они этим делом недолго и давно, никто об этом не вспоминал».

Красюков и этих обвинений не признал. Тогда в Вёшенской назначили бюро райкома. Люшкову было важно получить на Красюкова бумагу, где все его ближайшие друзья от него отказались. На бюро присутствовали Шолохов, Луговой Логачёв с одной стороны, – а с другой вся эта компания: Чекалин, Виделин, Тимченко. Последние трое на разные голоса повторяли: Красюков – враг, он арестован, а вы до сих пор не исключили его из партии. Давайте исключать!

Шолохов, Луговой, Логачёв в ответ на три голоса гнули своё: Красюков в 16 лет добровольцем ушёл в Красную армию. Замечательный, деятельный, честный человек. Настоящий партиец. Нет никаких данных, изобличающих Красюкова как врага. Документов о его вражеской деятельности никто до сих пор не показал. Исключать не будем.

* * *

13 декабря Шолохов был главным гостем на открытии Вёшенского театра колхозно-казачьей молодёжи.

Столько сил было потрачено на него, сколько забот! В итоге: большая сцена, которую можно было вертеть вместе с потолками; дорогое освещение, отличная мебель. Театр – московского уровня.

Его усилиями обучили труппу: за 103 учебных часа была пройдена программа по актёрскому мастерству и технике речи, а также по общеобразовательным предметам – математике, русскому языку, общественным наукам.

Шолоховы посмотрели всей семьёй «Поднятую целину». Во многом действо было ещё ученическое, зато хоть казачки похожи на казачек, а казаки на казаков.

На премьеру явился знаменитый ростовский и московский артист Михаил Ефимович Лишин. Между прочим, он прибыл из Москвы… на самолёте, спецрейсом. Официально с целью посмотреть вёшенскую постановку, но на самом деле провести переговоры о постановке в театре им. Горького спектакля по «Тихому Дону». К Шолохову летели на самолёте – чтобы уговорить! А не его звали в Москву, снисходя к провинциальному сочинителю. Так он себя поставил.

Шолохов на московские предложения кривился, как от зубной боли: в ленинградской «Поднятой целине», напомнил Лишину, донских казаков нарядили в украинские шаровары, а казачек – в вышитые черниговские рубахи! Это же чёрт знает что такое! В московской постановке казаки говорили со сцены на неведомом, никому на Дону не известном, наречии, произносили «курень» и «кубыть» с неправильными ударениями… Зачем они вообще нужны – такие постановки?

Лишин в ответ твердил, что такого с «Тихим Доном» не будет. «Мы готовы за свой счёт явиться всем коллективом на длительный срок в станицу для изучения на месте быта и образов!» – выкладывал он явно заранее заготовленные доводы… Шолохов попыхал трубкой и устало согласился: приезжайте, там посмотрим.

23 декабря он уехал в Ростов-на-Дону, где добился встречи с Шеболдаевым. Вопрос был один: забрали нашего товарища, мы уверены в его честности, позвольте ознакомиться с материалами дела, передать ему посылки, встретиться с ним.

Шеболдаев на всё ответил: нет. Материалы – рано. В посылках – не нуждается. Встреча – ну чего вам встречаться? Встретитесь, когда выйдет. Если выйдет.

Вернулся домой с тяжёлым сердцем.

Какая тут, к чёрту, работа? Какие тут романы?

Новый год справлял дома – средь детей и близких.

Держал осанку, бодрил жену, подшучивал над сошедшейся громославской роднёй, а сам думал: как там Пётр Акимыч? Что год следующий готовит нам? Тюрьму, суму?

Сжав зубы, всё равно вернулся к Григорию Мелехову и Аксинье.

6 января 1937 года в Советском Союзе состоялась перепись населения: все газеты об этом трубили. В тот же день, а затем 8-го и 9-го «Известия» опубликовали три фрагмента из четвёртой книги «Тихого Дона». За его работой по-прежнему следила вся читающая страна. Страна ждала окончания шолоховских романов – но дождалась совсем другого.

Глава десятая

Погоня

Шеболдаев видел, как Сталин выбивает старых большевиков, среди которых были его давние товарищи, и чувствовал опасность. Поторапливал Люшкова, чтоб поскорее решил вопрос с вёшенцами. Люшков сам уже раздражался: он смог вылепить целый процесс троцкистко-зиновьевского центра, а тут его подчинённые с одной Вёшенской группой никак не могли разобраться.

Со временем в секретной папке «Друзья» накопилось уже 284 листа – целый фолиант по Шолохову, Луговому, Логачёву. Основными доносчиками выступали секретарь Вёшенского РК ВКП(б) Чекалин и ответственный редактор райгазеты «Большевистский Дон» Виделин. Чекалин метил на место Лугового, а Виделин предполагал, что он ничем не хуже Шолохова – но почему-то этого вёшенского недобитка публикуют в «Правде», а Виделина только в «Большевистском Дону»…

Первый в 1937 году донос на Лугового и отчасти на Шолохова был написан уже 2 января. Писатель ещё у ёлки сидел с младшим Мишкой на колене –