Шрифт:
Закладка:
Мика как может крепко прижимается к телу Кобры, предусмотрительно обхватывает объятиями поверх пока что сложенного воротника.
— Я просто не знала, как тебе ещё объяснить.
«… Вот теперь — беги!».
Предупреждая наиболее вероятную реакцию, она молнией отталкивается от всё ещё застывшей в покое зверицы — и бегом на кухню.
И тут же захлопнуть дверь.
Попытаться не думать про отброшенную длинную тень у входа уборной.
Сползти по стенке, закрыть голову, закрыть уши локтями. Бить, бить, бить ими по поджатым коленям.
Она, чёрт возьми, прямым текстом призналась в намеренном и содеянном, и что это всё случилось нарочно. И напоказ. Зная, как и что потом будет. Из всех, из всех возможных, из всех нужных слов, она выбрала сказать Кобре именно это. Именно в тот момент, когда змея только-только успокоилась и перестала шипеть и сотрясать собой весь их дом.
— Дура! Дура! Дура! — Мика вбивает кулаками по голове, углами локтей по бёдрам.
Изо всех сил, она как может старается не выть. Хватает себя за шею, впивается в неё ногтями, всё-таки исторгая вой. Тут же хлёстко отвешивает себе по губам — и опять, концами ногтей, по щекам, плечам. Захватывает себя. Как может силится подавить то, что уже просто вываливается. То, что комьями из неё выхаркивается. Выплёвывается. Выблёвуется.
И застывает. Обмирает, прокидывает вдоль пола ноги, вытягивается по струнке, слыша, как приоткрылся дверной замок.
Нет.
НЕТ!
Она не хотела.
И вот этого просто не может быть. Она же всё точно слишком хорошо видела.
Всё ещё тихо трясётся, хоть и пытается не кусать губы. И не жмуриться, наплевать, что под веками слёзы.
Она не верит — и наблюдает за высокой женщиной в простой вязаной зелёной кофте и длинной юбке до пят.
И как эта женщина к ней подходит. Нависает над ней — и медленно опускается на пол. Протягивает трясущуюся хлипкую ладонь к раскрасневшемуся, горящему лицу Мики.
— Я не виню тебя. И не на тебя злюсь, — говорит она тихо мягким, низким, вот этим вот чуть прокуренным голосом. — Ну, ну, — трогает дрожащую руку девушки.
— Ты уезжаешь? — спрашивает, а сама сидит, ни живая, ни мёртвая.
— Да.
— Мам, я… Я… Я с тобой хочу.
Женщина вся сжимается. Закрывает глаза. Не разнимает прикосновения, даже напротив: вцепилась в её запястье.
— Ты уже взрослая, — сглотнув, шепчет мать. И только ниже опускает голову. Сама же подаётся назад.
Но Мика не позволяет. Кидается на неё, крепко сгребает, буквально на ней висит.
— Мама, пожалуйста! — почти у неё над ухом. Глазами во вздёрнутое плечо упирается. Трётся ими об ткань одежды.
— Не могу… — та говорит только одними губами. Аккуратно пытается снять Мику с себя.
А она только крепче, только сильнее тянется.
— Я не буду мешать тебе, я не буду тебя отвлекать, я всё, я всё-всё-всё, что ты скажешь сделаю, — не сбиваясь на всхлипы вываливает. — Пожалуйста, мама, пожалуйста!
Женщина делает глубокий вдох. До крови закусывает губу.
— Нет, — отрезала твёрдо. И скидывает Мику с себя. Но всё ещё сидит рядом. И никак не может подняться.
— Но почему, почему, мама? — девушка забирает её под локти. Пытается к себе притянуть — а та вяло, нехотя вырывается. Только часто и шумно дышит.
— Ты во всём на него похожа. Я просто не смогу так.
— Так сделай, чтоб я не была похожа! — дочь кричит, впивается пальцами в опущенные женские плечи. — Сделай хоть что-нибудь! — и трясёт её, и трясёт. И сама не скрывает слёз.
Пропускает момент, когда женщина напряглась слишком сильно.
— Руки.
Строго, хлёстко. Оглушающе. И куда действеннее любой пощёчины.
Мика знает эту интонацию. Мика выполняет приказ.
Женщина поднимается. Нависает над ней тёмной фигурой-тенью. Юбка стелится к полу витиеватым подолом тьмы, а смоляные кудри вьются подобно множеству маленьких змей.
— Ты уже достаточно взрослая, — повторяет холодно, отстранённо. — Нет значит «нет». Я очень плохая мать. Знаю. Не напоминай мне об этом.
Поворачивается боком. Проходит ко всё ещё приоткрытой двери.
Девушка вскакивает на колени, правую руку вскидывает.
— Я могу хотя бы тебя навещать?..
Женщина замирает, стоит уже за порогом, частью утопая во тьме коридора.
— Хотя бы.
Закрывается дверь.
Мика сползает по стенке и уже почти не дрожит. Только ладони в рукава кофты прячет. Тихонько кусает губы.
— Смеёшься, — трясётся, прыснула. — Каким же образом, интересно.
Выдыхает, сцепляет зубы.
Один.
Один раз.
Один единственный раз.
Один единственный чёртов раз она решилась смотреть на вещи как есть.
Заглатывает подступающий, удушающий комок к горлу.
Трясётся. Впивается пальцами в плечи.
Нет значит «нет», значит, да? Да? Да?!
Значит, «нет»?! Значит, ничего нет?! Значит, значит, да, да?!
Шумно и сипло дышит. Глаза открыты широко-широко, веки так растянуты, что почти обнажают глазные яблоки.
Девушка схватывается за голову. За волосы свои схватывается.
Скрючивается.
Зарывается.
Закрывается.
Хорошо.
Хорошо-хорошо.
Хорошо-хорошо-хорошо.
Часто-часто вот это вот сидит, выдыхает.
Нет так и нет. Так и будет всё время «нет».
Кожаным мешкам — «Нет!».
Грязным тварям — «Нет!».
Людям мерзким, людям подлым, людям тварям, всем уродам «Нет!», «Нет!», «Нет!».
Кобра сказала ей, что она уже взрослая.
Что она уже умная и самостоятельная. И способна сама за себя решать.
Ну, так Мика решает. Мика твёрдо-твёрдо решает.
Мика клянётся. Мика провозглашает и заключает.
Отныне всему и вся, что хоть немного напоминает ей об этих двуногих тварях, об их двуличии, об их мерзости, об их эгоизме и слабости, об их такому изящному, такому хорошему, такому прекрасному умению перекладывать ответственность на других, и меняться ролями, и делать вид, что они не взрослее — всему этому однозначное, абсолютное, твёрдое, ультимативное «Нет!».
Взрослая женщина говорит повзрослевшей девушке о том, что эта девушка уже взрослая.
И Мика соглашается с этим. Полностью. И берёт на себя своё первое в официальной «взрослости» решение.
Принимает данность. И ни в чём не винит зверицу.
Всё могло бы быть лучше. Она правда отчаялась. И уже не знала, как быть. И не могла предугадать абсолютно все реакции. Взрослые сами решают. И она не станет себя винить. Не она её довела. И у неё это всё тоже накапливалось. А виновник один.
Девочка отирает рукавом кофточки воспалённые
