Шрифт:
Закладка:
В общем, разница между мной и Алесем на самом-то деле все-таки была, только я теперь не знал, кто из нас со знаком плюс. Неоднозначно оно получилось.
Я вел машину, глядел на дорогу, пел песенки. Мы встречались с кубинцами недалеко от Пасадены, в заброшенном коттеджике, который нашли пару лет назад почти что случайно.
– Они согласились встретиться на наших условиях, кстати говоря, – сказал я. – Это чего значит? Значит, что намерения у них чисты.
– Ты их прям защищаешь.
– Хочу оправдать в своих глазах кубинцев. Те-то еще и кокс говняный привезли, а тут чисто, мне кажется, будет. Такое у меня предчувствие. Ребят, а может, завернем на обратном пути в Пасадену? Пропустим по стаканчику.
– Ты ебнутый, сначала товар завезти надо, – сказал Алесь.
– Да слушай, а почему бы и нет? – спросил Мэрвин. – Есть что-то в этой идее. Мы правильно и всего на часочек припаркуемся. Надо было поесть все-таки. Марина всегда права, и почему мы ее не слушаем?
– Вот и я говорю! Пасадена – прелесть!
Этот крошечный, по сравнению с Лос-Анджелесом, весь выбеленный солнцем городишко я любил до безумия. Было в нем что-то европейское, может, мост, похожий на огромный римский акведук, а может, по-испански вытянутый купол ратуши, французские окна и аркады, как у палаццо, за которыми скрывались витрины польских магазинчиков.
А какие там были рестики! Однажды мы с Одетт все выходные бродили по жарким улицам в толпе туристов и все равно задыхались от восторга и запаха цветов – глядели парад роз. Все было залито красным, будто кровью, господи, вся улица, съезжавшая вниз.
Мы остановились в симпатичном, недорогом отельчике с дурацкой неоновой розой на белоснежном фронтоне, и я встал пораньше, побродил по рассвету в поисках открытых лавок, чтобы кинуть ей на постель побольше цветов.
А во фруктовом салате Одетт попалось манго, на который у нее была аллергия, и она вся покрылась пятнами, обижалась на меня, а я смеялся над ней, что у нее щеки красные, как розы.
Мы до рассвета проболтали о какой-то удивительной чепухе, и я был счастлив, а потом пьяный нассал в бассейн и украл сэндвич из автомата.
– В высшее общество, – сказала Одетт, – тебе дорога закрыта.
Ой, да. Это уж точно.
– Кстати, как у тебя с Одетт? – спросил Алесь. Я как раз о нашей с ней Пасадене вспоминал и вздрогнул вдруг. Передо мной гладко текла прожаренная солнцем дорога, машин было мало, вокруг песок, колючки да пальмы, а вдалеке – прекрасный горный хребет. И меня вдруг все это перестало радовать, резко, неожиданно, как будто кто-то вырубил свет.
– А ты как думаешь?
– Ну, думаю, может помирились уже.
– Ты с ней помирись поди.
– А ты пробовал?
Но я не пробовал. И это, может быть, было самым моим важным любовным жестом. Лучше цветов в постель, лучше подаренных колечек с акулами и кулончиков с роботами, лучше любых выходных в любом городе.
Лучше, господи, нашего счастья было несчастье остаться одному.
– Ну, я пока не думаю об этом. Девчат много, знаешь ли. Мозг мне ебать не будет, и то славно, правда?
– Да славно, – сказал Мэрвин. – Ты, главное, сам мозгом не поедь.
Я открыл окно, прижал сигарету к прикуривателю и затянулся.
– Ой, вы-то все такие спецы по отношениям.
– Но ты правда сильно не расстраивайся, – сказал Алесь. – Она тебя не поняла бы.
– Не знаю, я вот тебя не понимаю, а у нас же с тобой хорошая вышла дружба.
– Дружба – это не любовь, – мудро рассудил Алесь. – Тебе нужна девушка, которая будет на тебя похожа.
– А у тебя-то девушки нет, потому что ты один такой, особенная снежинка?
Алесь беззлобно засмеялся. Мэрвин сказал:
– Мужики, давайте поспокойнее.
– Да я спокоен.
– Ты, Боря, человек горячий.
– Не такой уж и горячий. Баба, видишь, недовольна, – сказал я.
– Специально ляпнул, чтоб от меня такое не услышать?
– Да заткнись ты, Алесь!
Ладно, была в нем одна очень неприятная штука. Алесь всегда говорил с одной, далекой интонацией бодхисатвы, поэтому каждая его реплика казалась весомой, философской почти.
– Что ты как девка? – спросил я. – Давай о чем-нибудь мужском лучше.
– О войне, что ли?
– О войне грустно.
Я вдруг подумал, а что бы сказал Алесь, узнай он, что я чую под землей готовую взорваться каверну и ничего с этим не делаю? Мне хорошо представился его взгляд, а вот что бы он на это ответил, я так и не смог придумать.
В конце концов, я радовался тому, что это моя маленькая крысиная тайна.
Мэрвин бы меня понял, сто пудов, но я и с ним не хотел на эту тему говорить. Рассказал одной Эдит. Долго-долго она молчала в трубку, а потом сказала:
– Это твое право, и никто не может тебя осудить.
– А ты бы как на моем месте поступила?
– Не знаю. Но это и неважно. Важно, как поступил ты. И никто не может сказать, что ты в чем-то виноват. Твои жизнь и достоинство тоже ценны.
Она, казалось, вовсе не испытала никаких эмоций, просто посчитала что-то в голове.
Мэрвин сказал:
– Слушайте, а если все же заедем в Пасадену, там есть приличные казино?
– Нет, – сказали мы с Алесем одновременно, и я обрадовался тому, что хоть в чем-то наши взгляды сходятся.
– Как думаете? – спросил я. – Пройдет-то нормально?
– Да должно бы.
Всегда мы это друг у друга спрашивали. Нервно курили и думали, придется ли стрелять, придется ли умереть, придется ли убить.
Часть работы. Надо сказать, не самая беспонтовая. Был в этом особенный кайф.
Кому на войне слишком много крови, но немножко крови все-таки хочется, тому надо идти в бандиты.
А кому на войне слишком много смерти, но немножко смерти все-таки хочется, тому надо идти во врачи.
Мы насквозь проехали Пасадену, поглядели на белые южные домики под синим, гуашевым от жары небом. Необычная прохлада октября сменилась такой же неожиданной жарой ноября. Я с нетерпением ждал дальнейших перемен погоды. Синоптики обещали дожди и похолодание, но я им не верил.
Все вокруг было безмятежно ровным, плыло в мареве.
А как там Одетт? Вот о чем я снова подумал. Мне бы не стоило больших усилий найти ее где угодно, вернуть ее как угодно. Стоило больших усилий этого не делать.
Мэрвин болтал что-то о казино, о своей совершенно новой (ну конечно) технике, о том, что он все предусмотрел, и вот следующие шесть часов будут счастливейшими
