Шрифт:
Закладка:
Так он мне чуть не врезал. Но в остальном у него все складывалось прекрасно, девчонка красивая появилась, сладенькая, с высшим образованием, с сиськами, с задницей и с итальянскими корнями, так что и пиццу, если надо, приготовить могла.
– Почему не думаешь? – спросил Алесь. Он у нас в команде отвечал за паранойю, все проверял, все перепроверял.
У Алеся-то никого не было, он все свободное время проводил не тут, частенько пропадал очень надолго. Я знал: никакой семьи у него не случится. На Алеся иногда и в работе-то рассчитывать нельзя было. Он мог впасть в кататонию, кричи не докричишься, зови не дозовешься.
С ним такое случалось, может, раз в пару месяцев, зато на несколько дней кряду. Та еще радость.
У каждой тварьки небесной свое безумие, своя пора страдать.
– Не знаю, – сказал я. – Мужики нормальные, когда мы договаривались, мне все понравилось.
– Помнишь, как оно в прошлый раз было с кубинцами?
– Неудачно вышло.
– И кокаин кубинский говно.
– Да кокаин-то был колумбийский. Эти этнические просто все на одно лицо.
Ну, знаете эти кинчики про бандитов, где все обдолбанные приезжают на сделку, а потом начинают стрелять? Короче, перед делом мы никогда не гасились, даже не пили. Чтобы потом гулять смело, необходимо для начала сделать дело, так ведь? Чтобы наступил потехе час.
Перестрелка у нас вышла только один раз, больше таких штук не случалось, но теперь мы всегда были готовы. Бдительность – лучшее оружие, это вам любой скажет, кто не только в этом, а в любом бизнесе был.
Всегда охватывал приятный мандраж: тебя потряхивает, ты готов умереть, убить, на что угодно готов ради, в самом-то деле, цели иллюзорной, будто в компьютерной игре. Товар, который еще не получен, вещь скорее абстрактная, чем реальная, главный приз в «Зарнице».
Алесь заряжал пистолет, Мэрвин варил кофе, а я пересчитывал деньги, и только Марина и Андрейка ругались про Крым. У них свадьба через полгода, а они все спорят, наш он или не наш.
– Ты не понимаешь, Андрей, – сказала Марина. – Там моя страна, там мои предки, там люди, которые говорят со мной на одном языке. Там история моей семьи, не в чужой стране, не где-то, понимаешь?
– А моих предков там что, нет, по-твоему?
– Вообще-то вы Крым и получили несправедливо!
– А вы его несправедливо вернули!
– Была историческая ошибка, и мы ее исправили. Главное люди, а не деньги. Желания людей!
Спорили они горячо, до криков.
– Боря!
О, подумал я, вот сейчас начнется.
– Что? – спросил я. – Вообще-то занимаюсь я важным делом.
Свеженькие, хорошенькие были купюрки, еще похрустывали.
– Боря, а ты что думаешь?
– Совет да любовь, счастья вам, приглашения на свадьбу рассылать в конвертах глупо, лучше по Интернету, а то прошлый век.
– Нет, про Крым! Что ты думаешь?
Я напел им веселую песенку, которая попалась мне в Интернете.
– И поэтому поймите, что не важен меда цвет, а важны любовь и дружба, доброта и солнца свет!
Там дальше, правда, было: мне вчера пришла записка «скажи всем, я не вернусь» и подпись «Советский Союз».
Так мне эта песенка в душу запала, что я специально к отцу на могилку пошел, не дождавшись, пока он сам ко мне придет. Спел ему, значит, песенку, а он сказал:
– Заткнись-ка ты, Боря. Но песня хорошая. Но рот все равно закрой.
Сложные у него были чувства.
Ой, хорошо, когда и с мертвыми поделиться можешь.
Короче, Марина и Андрей на меня оба обиделись, обратно врубили звук на полную громкость.
– Ты не понимаешь!
– Это ты не понимаешь!
А я все понимал. Домой мне хотелось, на родину, только и всего. И чем дальше, тем острее я чувствовал это желание.
– Ладно, – сказал я, уложив бабло в чемодан. – Чтоб не спешить, заранее нужно выйти. Вы как думаете?
– Да рано еще. Может, поесть вам что-нибудь, ребята? – спросила Марина.
– Да не, пора уже. Ты пока позвони Патрику и пацанам. Сегодня вечерком могут подваливать за товаром.
Марину мы на закупку не брали никогда, была у нас определенная ответственность перед девочкой, тяжелый, значит, моральный долг был.
Она, конечно, обижалась, но все-таки не рвалась. Ой, помереть зазря никому не хочется, это и мужчине обидно, а уж тем более девочке.
– Ну, ни пуха ни пера, – сказала Марина.
– К черту, – ответили мы вразнобой.
Я поцеловал ее в щеку и вышел первым. Так-то катался на «мазерати», но я ж не дебил, чтобы на такой приметной машинке баблос или товар катать. Для дел был у меня старенький вишневый «шеви», рабочая лошадка.
Андрейка по делам ездил на таком же унылом зеленом «форде», краска с которого местами-то уже и пооблезла.
Баблишко я положил к себе.
– Алесь, ты к нам? – спросил я, когда ребята спустились.
– Ага, не могу больше слушать про Крым. В пизду Андрейку.
Между мной и Алесем навсегда осталась черта, мы ее больше не переходили. Я считал его своим другом, одним из лучших своих друзей, но была между нами (ой, сейчас, короче, будет ирония) зона отчуждения.
Я что-то не мог ему доверить, он что-то не мог доверить мне. Мы с ним были очень разные люди, но дела у нас велись удобно, отдохнуть вместе тоже могли хорошо.
Души вот у нас не сходились, но не с каждым же оно вот так – в самое сердце. А вот Мэрвин с Алесем ничего, у них дистанции не появилось. Странное дело, мы в одну историю попали, но меня она от Алеся отвернула, а Мэрвина – нет.
Ой, ну не надо, хорошо я к нему относился, ценил по-своему. Вот только было всегда что-то, о чем мы оба умалчивали.
Очень уж у нас с ним разные были понятия о добре, о душе, о том, чем душу свою замарать можно.
Вот мы уже оба убили, в той перестрелке-то. Из нас, в общем, чистеньким только Андрейка и остался, а мы с Мэрвином и Алесем хорошо так постреляли. Но грамотно. Живы вот остались.
Ну, говорю, уже и я убил, и Мэрвин убил, казалось бы, разницы нет, а все равно было у меня ощущение, что я бы невинного человека под нож не отправил, за тысячу жизней бы не смог забрать одну.
Я в тот раз стрелял, потому что мне умереть страшно было. Только поэтому.
И такая, на самом деле, в этом штука была: это ж я, получается, за одну-единственную, жалкую свою
