Из больших московских модниц в то время была жена Д. Д. Шепелева, известного впоследствии героя Отечественной войны. Про эту модницу пел бульварный борзописец следующее:

Дольше взоры поражает

Блеск каменьев дорогих…

Шепелева то блистает

В пышных утварях своих.

Муж гусар ея в мундире

Себе в голову забрал,

Что красавца, как он, в мире

Еще редко кто видал…

Усы мерой в поларшина

Отрастил всем на показ,

Пресмешная образина

Шепелев в глазах у нас…

Этот Шепелев отличался большою напыщенностью и говорил со всеми высокопарным слогом. Шепелевы были очень богаты; богатство они получили от жен: один Шепелев был женат на дочери железного заводчика Баташева, а другой – на племяннице князя Потемкина, Надежде Васильевне Энгельгардт.

Описана бульварным стихотворцем урожденная Баташева; последняя отличалась еще наивностью в разговорах. Так, возвратившись из-за границы, она рассказывала, что в Париже выдумали и ввели в большую моду какие-то прозрачные рубашки, о которых она отзывалась с восторгом:

– Вообразите, что это за прелестные сорочки: как наденешь на себя да осмотришься, ну так-таки все насквозь и виднехонько.

Далее пиита на бульваре видел молодого человека, вышедшего из купечества в гусарские офицеры, собою очень красивого, любезного, вежливого, принятого в лучшие дома и известного в Белокаменной по долголетней связи с одною из милейших московских барынь. Пиита рисовал его следующими строфами:

А Гусятников, купчишка,

В униформе золотой,

Крадется он исподтишка

В круг блестящий и большой.

Жихарев про этого Н. М. Гусятникова рассказывает, что он был большой англоман и только и говорил что про графа Фед. Гр. Орлова, который, по его словам, был человек большого природного ума, сильного характера, прост в обхождении и чрезвычайно оригинален иногда в своих мыслях, суждениях и образе их изъяснения. Например, он никогда не предпринимал ничего, не посоветовавшись с кем-нибудь одним, но терпеть не мог советоваться со многими, говоря: «Ум – хорошо, два лучше, но три – с ума сведут». Он уважал науки и искусства, но называл их прилагательными; существительною же наукою называл одну «фифиологию», то есть уменье пользоваться людьми и своевременностью, равно как и важнейшим из искусств – искусство терпеливо сидеть в засаде и ловить случай за шиворот.

После Гусятникова следует описание двух известных в то время в Москве господ – Малиновского и Ватковского:

Вот попович Малиновский

Выступает также тут.

За ним полненький Ватковский,

В коем весу тридцать пуд.

Он жену ведет под ручку

Наравне с ним толщиной.

Как на смех, все жирны в кучку

Собралися меж собой.

Малиновский Алекс. Фед. (1763–1840), сын протоиерея Московского университета, был начальник московского архива иностранной коллегии, известный литератор своего времени, написавший оперу, пользовавшуюся большим успехом, под названием «Старинные Святки». Он издал также театральные пьесы Коцебу, которые заставлял переводить молодых людей, служивших у него в архиве. Эти пьесы тогда носили название «коцебятины». Малиновский не знал ни слова по-немецки, он только исправлял слог, печатал и отдавал за деньги Медоксу, содержателю вокзала; лучшие из этих пьес были «Сын любви» и «Ненависть к людям и раскаяние». Его опера «Старинные Святки» так понравилась публике, что ее играли лет тридцать сряду.

Малиновский был очень дружен с Петровым, известным поэтом времен Екатерины; про Петрова он рассказывал, будто тот писал некоторые оды, ходя по Кремлю, а за ним носил кто-то бумагу и чернильницу. При виде Кремля он приходил в восторг, останавливался и писал. Петров имел важную наружность. Он познакомился с Потемкиным, когда они оба были студентами, и дружба их продолжалась до конца жизни. Стансы, посвященные им Потемкину, исполнены искреннего чувства; он хвалил в Потемкине не одного полководца, но более вельможу доступного, человека просвещенного, любителя литературы и поэзии.

Ватковский, о котором говорит пиита, состоял камергером при Большом дворе, а младший брат его, Ив. Федор., служил в Семеновском полку и был замешан в известную шварцовскую историю. Ватковские были сыновья известного Федора Ивановича, который, командуя Семеновским полком, содействовал Екатерине ко вступлению на престол. Ватковский, о котором говорится в стихах, отличался необыкновенною тучностью – он под конец своей жизни так и не выходил из вольтеровских кресел. Ватковский известен также был в обществе как занимательный рассказчик.

Вот и Майков, муз любитель,

Декламируя идет.

Как театра управитель,

Он актеров всех ведет.

Мочалов, Зубов, Колпаков

Его с почтеньем провожают,

Лисицын, Злов и Кондаков

Ему дорогу очищают.

За ним все авторы стремятся,

В руках трагедии у них.

Они все давятся, теснятся,

Приносят дар умов своих.

Возьми, возьми, – провозглашают, —

О, Майков, ты труды сии!

И с этими словами все швыряют

В него трагедии свои.

Бригадир Аполлон Алекс. Майков, писатель, состоял старшим членом при Ал. Льв. Нарышкине с правом исправлять должность директора театров, на случай отсутствия последнего. Полновластно он управлял московскими театрами только впоследствии.

Актер Мочалов, отец известного трагика, играл роли серьезных молодых людей, отличался необыкновенно красивою сценическою наружностью и имел большой успех в опере «Иван-царевич». Позднее он играл в Петербурге.

Зубов, актер и певец, имел превосходный голос, но был невзрачен по фигуре на сцене. Колпаков был актер на роли благородных отцов. Лисицын, по словам С. П. Жихарева[200], был любимец райка. Гримаса в разговоре, гримаса в движении – словом, олицетворенная гримаса даже и в ролях дураков, которых он представлял. Злов, умный актер и хороший собеседник, играл в трагедиях, драмах и операх и всюду был хорош; был бесподобен в драме «Сын любви», в роли пастора. Кондаков, резонер[201], был превосходный Тарас Скотинин.

Затем бульварный пиита восклицает:

Но какое вдруг явленье

Поражает весь народ,

На всех лицах удивленье,

Все глядят, разиня рот,

Уж не чудо ли морское

На беду нашу катит.

Иль страшилище какое

К нам по воздуху летит.

Нет, пустое. Это вздоры.

То Кирилушка бежит,

Всем умильно мечет взоры,

На всех ласково глядит…

Кирилушкой песнопевец называет сына графа Разумовского, который живал в Москве в конце