– Так вы поэтому забрали Джека из сада, верно? – спросил я. – Не из-за денег. Он говорил, что слышал, как скребется зверь, и вы боялись, что он скажет об этом там.

Дженни отшатнулась, словно я замахнулся на нее кулаком.

– Он без конца про это твердил! Вернее, в начале лета он упоминал об этом изредка, да и то только потому, что Пэт его поощрял. Например, спускаются они вниз, и Пэт говорит: “Видишь, Джен, я не чокнулся, Джек тоже только что слышал зверя. Правда, сынок?” И Джек, естественно, подхватывал: “Да, мамочка, я слышал зверя в потолке!” Если вы скажете трехлетке, что он что-то слышал, и если он понимает, что вы хотите, чтобы так и было, то он, конечно, убедит себя, что он это слышал. Тогда я не придавала этому большого значения, просто отвечала: “Не волнуйся, это обыкновенная птица, скоро она улетит”. Но потом…

Она дернулась всем телом – так резко, что мне показалось, что ее сейчас стошнит.

– Потом он начал говорить про животное чаще и чаще. “Мамочка, зверь делал цап-царап у меня за стеной! Мамочка, зверь подпрыгивал вот так! Мамочка, зверь, зверь…” А потом – кажется, в конце августа – я отвезла Джека в гости к его другу Карлу, а когда приехала его забирать, они вдвоем играли в саду, вопили и притворялись, будто колотят кого-то палками. Эшлинг – мама Карла – сказала: “Джек говорил про какого-то большого зверя, который рычит, а Карл сказал, что его надо убить, так что как раз этим они и занимаются. Это ничего? Вы не против?”

Дженни снова содрогнулась.

– Господи… Я думала, что в обморок упаду. Слава богу, Эшлинг посчитала, что это фантазии Джека. Она просто беспокоилась, не решу ли я, будто она одобряет жестокое обращение с животными. Уж и не знаю, как я оттуда выбралась. Я отвезла Джека домой, села на диван и усадила его к себе на колени – так мы делаем, когда нужно серьезно поговорить. Я сказала: “Джек, посмотри на меня. Помнишь, мы говорили о том, что страшный серый волк на самом деле не существует? Это животное, про которое ты рассказывал Карлу, такое же, как и страшный серый волк, – ненастоящее. Ты же знаешь, что никакого животного нет, правда? Это просто такая игра, верно?” Он не смотрел на меня, выкручивался из моих рук, пытался слезть – Джек всегда был непоседой, но сейчас дело было не только в этом. Я покрепче схватила его за плечи – я боялась сделать ему больно, но мне нужно было услышать, как он скажет “да”. Наконец он завопил: “Нет! Он рычит за стенкой! Я тебя ненавижу!” Пнул меня в живот, вырвался и убежал.

Дженни бережно разгладила одеяло на коленях.

– Поэтому я позвонила в сад и сказала, что Джек не придет. Они явно подумали, что это из-за денег, – мне было неприятно, но отговорки получше я не придумала. Когда звонила Эшлинг, я не брала трубку, а ее сообщения просто удаляла. В конце концов она перестала звонить.

– А Джек по-прежнему говорил про зверя?

– После того случая – нет. Может, упоминал пару раз – но так же, как про Балу или Эльмо, не так, словно сталкивается с ним в реальной жизни. Я подозревала, что, возможно, он молчит только потому, что догадывается – я не хочу ничего слышать про зверя. Но это нормально. Джек маленький – главное, чтобы он понимал, что зверь ненастоящий, а остальное не так уж важно. Потом он бы про него начисто забыл.

– А Эмма? – осторожно спросил я.

– Эмма. – Дженни произнесла имя дочери так нежно, словно оно чашка, которую нужно держать в обеих ладонях, чтобы не расплескать. – Я так боялась за Эмму. Она ведь еще совсем малышка, поэтому в конце концов могла поверить в зверя, если бы Пэт продолжал про него распинаться. Но, в отличие от Джека, она была слишком взрослая, чтобы кто-то решил, будто она просто играет. И забрать ее из школы я тоже не могла. Эмма… Когда ее что-то расстраивает, она подолгу не успокаивается и может неделями мусолить тему. Я не знала, что делать, если Эмма тоже заразится этим бредом. Стоило об этом подумать, и меня просто замыкало. Так что однажды в августе, после того разговора с Джеком, я укладывала ее спать и попыталась объяснить ей. Я спросила: “Солнышко, знаешь зверя на чердаке, про которого говорит папа?” Эмма быстро и боязливо взглянула на меня – сердце у меня так и сжалось, ведь ребенок не должен держаться настороже со своей родной мамой. Но в то же время я обрадовалась, что она умеет быть осторожной. Эмма отвечает: “Да. Он скребется”. Я спрашиваю: “Ты когда-нибудь его слышала?” Она качает головой: “Нет”.

Дженни глубоко вздохнула:

– Боже, какое облегчение. Эмма не умеет врать – я бы ее мигом раскусила. “Разумеется, – говорю, – потому что на самом деле его не существует. Просто папа сейчас немножко запутался. Когда люди плохо себя чувствуют, иногда им чудятся разные глупости. Помнишь, когда ты болела гриппом, у тебя в голове перепутались имена кукол? Вот и папа сейчас так же себя чувствует. Поэтому нам нужно хорошо о нем заботиться и ждать, когда ему станет лучше”. Эмма поняла – ей нравилось помогать мне ухаживать за Джеком, когда он болел. Она говорит: “Наверное, ему надо дать лекарство и куриный бульон”. Я отвечаю: “Ладно, попробуем. Но если это поможет не сразу, знаешь, что нужно делать? Никому не говорить – вообще никому и никогда. Папа скоро поправится, и поэтому очень важно, чтобы никто об этом не узнал, а то все подумают, что он очень глупый. Зверь должен остаться нашей семейной тайной. Понимаешь?”

Дженни нежно погладила простыню большим пальцем.

– Эмма спрашивает: “Но зверя точно там нет?” Я отвечаю: “Точно, точно. Все это глупости, и мы никогда больше не будем их обсуждать, ладно?” Эмма сразу повеселела, устроилась поудобнее под одеялом и сказала: “Ладно. Тсс…” Она приложила палец к губам и улыбнулась мне…

Дженни резко вдохнула и запрокинула голову. Взгляд у нее стал диким, бегающим.

– И больше Эмма об этом не упоминала? – быстро спросил я.

Она меня не услышала.

– Я просто пыталась уберечь детей. Больше я ничего не могла поделать – только убирать в доме, защищать детей и продолжать вставать с постели по утрам. Хотя иногда мне казалось, что я даже на это неспособна. Я знала, что Пэту не станет лучше – и ничего уже не станет