Шрифт:
Закладка:
Но я… немая… и стихаю!
В_а_н_е_ч_к_а!!!! —
Как ты чудесен! Твое письмо от 29-го на С. — Рождественское я уже получила, — в субботу (2-го) привез С. И, Господи, что ты делаешь? — еще 2 посылки — эти твои чудесные дары! Чудесный ландыш, сквозь пробочку даже так благоухает! И флакончик такой милый — будто — ландыш! Плиточку шоколада я всю зацеловала… ты ее трогал, сломал… все-таки втиснул же! И коробочка в золотом перевиве! Бесценно все! Я вся осыпана тобой, одарена безмерно. За что? Зачем? Мне стыдно! А сегодня! Все уплывает в счастье… в горе-муке, в тоске… и все же в счастье… Сегодня книги твои: «Старый Валаам», «На морском берегу» и «Про одну старуху» (Сереже?) и… Тютчева… С_П_А_С_И_Б_О! Я переполнена! О, как богата я с тобой! Как чудесна стала жизнь моя! Времени не хватает! Я вся занята… И, о, сколько же чудесного я открываю!.. Меня волнует очень Тютчев… И это ты его мне показал… Я люблю его, как все, что нравится тебе! Но я потом об этом… а сейчас только о тебе, к тебе, мое Светило! Я обожаю тебя! Я не могу выразить то, что чувствую к тебе!! Я тебя тоже и очень детски еще люблю. Я удивляюсь часто на себя… настолько я еще девочка — Оля. Как странна судьба моя: я ни у кого (сколько же было!) не была _п_е_р_в_о_й! Это больно мне! Первое — такое чудное! Ни у кого ни у кого… Я всегда слышала: «после тебя никого так любить не буду… „последняя“…» Горько мне! Но не подумай что я ревную… Нет. Правда нет, совсем честно! Я О. А. чту очень высоко, _в_н_е_ всего. Я недостойной себя считаю ее[219]. Это тоже — совсем честно! Нет, Ванечка, мы должны же встретиться! Не могу помыслить, что иначе будет! Нет, не только для искр _т_в_о_р_ч_е_с_к_и_х_ мы даны друг другу… Я слишком тебя всего люблю, чтобы остаться только для этого! О, нет, я не «выдумала» тебя! Можно ли тебя выдумать?! Вся цель жизни моей — тебя увидеть! Исступленная, _о_т_ч_а_я_н_н_а_я!.. Одержимая я! Я тобой одержима! Да, я жду сердца твоего! Тебя всего жду — ибо Ты — сердце! Ты — сердце! Пойми! Как я жду сердце! Чтобы услыхать его биение живое… только мне! В ответ на мое, так близко услыхать, чтобы не знать _ч_ь_е_ это бьется… мое ли? Твое ли, безценный!? Иван, я сердце твое в себе хочу услышать!..
Почувствовать и дать, его опять… Тебе! Ты понял? Но ты… все знаешь! Ты веришь мне теперь, я знаю… О, как я вырастаю с каждым днем в любви моей к тебе… Как бледны были мои письма, — как ты читать мог, не сердясь, на них? Я и теперь еще нищая, но я уж понимаю _к_а_к_ надо быть! Нет, не то, плохо сказалось. «Надо» звучит — будто кто-то кого-то обязывает —…во мне же — все свободно!
Я, теперь сердцем смелее, оттого что оно бурлит, полное, не находя исхода!.. Ванечка, выбрось глупые мои письма! Много глупого там! И все обиды о З[еммеринг]… мне стыдно! Ах, Ивочка, мой ненаглядный… Какой ты мне родной… Твои письма (26-го, открытка 27-го)… чудесны! Я плакала много, их читая. Я получила в пятницу их. Всю ночь думала о тебе…
Утром поехали с мамой в Утрехт. Я — вся в тебе… Сижу в автобусе и… все о тебе, о тебе. И чувствую, что по щеке слезы одна за другой, — тогда только опомнилась…
Ваньчик, у меня камнем на сердце твой холод! Я страдаю больше, чем если бы сама холодала… Что можно сделать?! Вань, ты пишешь о «страдании многих», о моей внешней «устроенности», ты пишешь о твоей «неустроенной-бытовой жизни». Меня то тоской наполнило. Ужасом. Ваня, тебе плохо? Скажи! Ты дергаешься на всякие мелочи? Трудно все? Ванечка, ты пишешь: «если буду здоров»… Ты плохо себя чувствуешь? Напиши мне все, все! Ведь мы же _с_в_о_и! Какие «посещения» тебя отвлекают? Попроси же немножко тебя попокоить! Или неудобно это? Да ты верно и сам не любишь один долго сидеть. Ванечек, все, что ты можешь достать, — доставай для себя, — у меня все, все есть! Береги себя, — это самая моя большая радость. Этим — я живу! Ты здоровый, бодрый, веселый — мое счастье! Обо мне ты не волнуйся: я здорова. Принимаю селюкрин (странно он на меня действует!). Все для тебя. Хороший стал аппетит опять. Толстеть я и не хочу. Но все я бы сделала, чтобы быть для тебя и лучше духом, и красивей телом… Я так недостойна! — Ванечка, завтра — сочельник… Помню девчушкой я «говела до звезды» — всегда… И не голодала… Однажды, было это в Казани, мы говели… Уж подходило время ехать ко всенощной, а я все бегала к окну — смотрела звездочек!.. Были тучи… Мама уверяла, «что это только символ, что уже за вечерней пропели „Звезду“» — «Рождество»510, и что «папа даже съел просфорку»… Я не унималась. И услыша про папу… расплакалась… как _м_о_г_ он, он — идеал мой… съесть… до звезды!
Это было такое горе! Папа сам утешал меня, говоря серьезно как со взрослой. Я поверила. Я даже съела киселя овсяного с медовой подливкой (_с_ы_т_а, знаешь?), и мы поехали в церковь… Звездочек не было видно… И было на душе все-таки… тускло…
И когда мы возвращались, и ветром разогнало тучи и звездочки горели… мне было грустно-грустно. Зачем не договела?.. Я ярко помню это Рождество, последнее с папочкой… Я много расскажу тебе. Напомни. Выпиши отдельно, что тебя интересует и напомни: о моем первом грехе (о двух даже). О Иуде-Предателе, о сне моем в Бюннике уже (Богоматерь), о сне «крестном», в Казани… Об одном папином прихожанине — «Чаша». О чуде со мной 3-хлеткой, если еще не писала. А теперь скажу тебе о папе. Ты угадал, сердцем своим понял: — папа служил Ей! Для Нее, и по Ее зову пошел в священники. Папа, будучи в последнем классе семинарии, учась отлично по всем предметам, был преследуем одним учителем. Подкладка — ревность, за брата папы, «отбившего» у учителя невесту. Он изводил папу
