слишком уж склонен делать выбор, не пройдя прилавок до конца. Он отдает любовь сильного мужчины девушке А и только-только кончает поздравлять себя, как появляется девушка Б, о чьем существовании он даже не подозревал, и он убеждается, что выбрал совсем не ту, и ему приходится трудиться денно и нощно, чтобы заменить не ту на ту.

В этот момент Юстес думал только о том, как свести Беатрису на нет, расчистив таким образом сцену и обеспечив себе возможность сосредоточить все свои душевные порывы на Марселле. Отъезд Марселлы из Лондона как раз предоставлял ему необходимый досуг для этой операции.

Для сведения Беатрисы на нет он в день отъезда Марселлы пригласил Беатрису выпить с ним чаю, и за чаем Беатриса случайно, как это водится у девушек, упомянула, что в следующее воскресенье — день ее рождения, а Юстес сказал: «Да неужели? Так позавтракай со мной у меня дома», — а Беатриса сказала, что с восторгом, — а Юстес сказал, что должен сделать ей самый замечательный подарок, а Беатриса сказала: «Да нет, не надо», — а Юстес сказал, что, черт подери, сделает, и все. Так что процессу сведения на нет было положено отличное начало, ибо Юстес знал, что еще в субботу он уедет к своей тетушке Джорджиане провести воскресенье с ней в Уитлфорде-и-Багсли-на-Море, а потому, когда девушка явится, облизываясь в предвкушении завтрака, и обнаружит, что не только ее гостеприимный хозяин отсутствует, но и что в квартире нет ничего, хоть отдаленно смахивающего на подарок, она разобидится и станет с ним холодной, неприветливой и суровой.

Такт, говорил мне мой племянник, вот что требуется в подобных случаях. Ведь цель — добиться желанного результата, никому не причиняя боли. И без сомнения, он совершенно прав.

После чая он вернулся к себе, бодро сходил прогуляться с пекинесом Реджинальдом, дал Уильяму попорхать и отошел в этот вечер ко сну, чувствуя, что Господь на небе и что все прекрасно в этом лучшем из миров.

Следующий день выдался солнечным и теплым, а потому Юстес подумал, что Уильям будет доволен, если выставить его клетку вместе с ним на подоконник, чтобы он мог насытить свой организм ультрафиолетовыми лучами. Юстес так и поступил, после чего, обеспечив Реджинальду необходимый моцион, вернулся к себе, чувствуя, что заслужил глоток какого-нибудь взбодряющего напитка. Он дал соответствующие инструкции Бленкинсопу, своему камердинеру, и вскоре в его квартире уже в ощутимой степени воцарился благостный мир. Уильям упоенно испускал трели на подоконнике, Реджинальд после прогулки отдыхал под диваном, а Юстес прихлебывал виски с содовой, беззаботно радуясь жизни, как вдруг дверь отворилась, и Бленкинсоп доложил о госте.

— Мистер Орландо Уозерспун, — сказал Бленкинсоп и удалился, чтобы продолжить в своих владениях штудирование журнала, посвященного исключительно кино.

Юстес поставил стакан на стол и поднялся для обмена приветствиями. Впрочем, он несколько недоумевал, если не сказать — был ошарашен. Фамилия Уозерспун никак не отозвалась в его памяти, и, насколько ему помнилось, прежде он этого человека ни разу не видел.

А Орландо Уозерспун был не из тех, кого, раз увидев, легко забыть. Природа, создавая его, не поскупилась на материал, и посетитель заполнил собой комнату, лишь чуть-чуть не переливаясь через край. Когда Уозерспун входил, ему предшествовали ниспадающие усы, соперничая с приспособлением для процеживания супа, а глаза у него обладали таким пронизывающим свойством, что вызывали ассоциации с совами, старшими сержантами и инспекторами Скотленд-Ярда.

Юстесу стало несколько не по себе.

— Приветик! — сказал он.

Орландо Уозерспун просверлил его взглядом — как показалось Юстесу, враждебным. Будь Юстес особенно мерзким тараканом, этот человек посмотрел бы на него именно так. В его глазах появилось выражение, которое можно наблюдать у жителя пригорода, когда он обозревает слизней на грядке салата.

— Мистер Муллинер? — осведомился он.

— Вполне вероятно, — сказал Юстес, чувствуя, что это вполне может быть правдой.

— Моя фамилия Уозерспун.

— Да-да, — сказал Юстес. — То же самое сказал Бленкинсоп, а я давно убедился, что обычно могу на него полагаться.

— Я живу в доме по ту сторону сквера.

— Так, так, — сказал Юстес, все еще недоумевая. — И хорошо проводите там время?

— Если вас это интересует, то обычно моя жизнь течет спокойно. Но нынче утром я увидел зрелище, которое нарушило мою душевную безмятежность, и кровь закипела у меня в жилах.

— Если так, это скверно, — сказал Юстес. — И что же заставило вашу кровь вести себя в вышеуказанной манере?

— Я скажу вам, мистер Муллинер. Несколько минут назад я сидел у окна, набрасывая речь, которую мне предстоит сказать на ежегодном банкете Лиги Наших Бессловесных Корешей, каковой я имею честь быть бессменным вице-президентом, и вдруг, к моему ужасу, я увидел дьявола во плоти, терзающего беспомощную пичужку. Несколько минут я продолжал смотреть, парализованный возмущением, а кровь стыла у меня в жилах.

— Вы же сказали: кипела.

— Сначала кипела, потом стыла. Я беспредельно негодовал на этого дьявола во плоти.

— Я вас не осуждаю, — сказал Юстес. — Если есть субъекты, к кому я безоговорочно поворачиваюсь спиной, так это к дьяволам во плоти. Так кто же этот негодяй?

— Муллинер, — сказал Орландо Уозерспун, указуя перстом, который смахивал на баклажан или на небольшой банан, — злодей — ты!

— Что-что?

— Да, — повторил собеседник, — ты! Муллинер Палач Птиц! Муллинер Бич Наших Пернатых Друзей! Чего ты добивался, ты, Торквемада, помещая эту канареечку на подоконник прямо под палящее солнце? Как бы ты чувствовал себя, если бы какой-нибудь пучеглазый убийца оставил тебя на солнцепеке без шляпы, чтобы ты изжарился прямо на месте? — Он подошел к окну и перенес клетку внутрь комнаты. — Это людишки вроде тебя, Муллинер, вставляют палки в колеса всемирного прогресса и делают необходимым общества вроде Лиги Наших Бессловесных Корешей.

— Я думал, пичуге там нравится.

— Муллинер, ты лжешь, — сказал Орландо Уозерспун.

И взгляд, который он бросил на Юстеса, убедил последнего, что он, как ему смутно чудилось с самого начала, не обзавелся новым другом.

— Да, кстати, — сказал Юстес, надеясь разрядить