черная ночь фашизма и еще более долгий послевоенный период, когда в Гамбурге, как и в других западногерманских городах, безжалостно и методично подавлялось все несогласное со старым образом жизни, сделали свое дело. Но дерзкий и непослушный дух, воплощением которого уже многие века служит легендарная фигура лихого водоноса Гуммеля — ему поставили здесь памятник, — дерзкий и непослушный этот дух нет-нет да и прорывается на поверхность. «Мы в Гамбурге действуем и говорим по-иному, чем, скажем, орудуют в Мюнхене», — сколько раз я слышал эту фразу!

Когда обдумываешь свои впечатления от гамбургских прогулок, в памяти возникает еще одна сторона бытия, существенно отличающая этот город от многих других городов Федеративной Республики Германии: это независимый и смелый подход к проблеме связей и сотрудничества с социалистическими странами, все еще вызывающей в той стране бурные дискуссии и споры. Гамбург решительно выступает за развитие этих связей.

Не только демократические круги города, но и сам купцовский Гамбург, его торговая и промышленная элита, славящаяся со времен старинной Ганзы своим умением находить потребителей и вести счет барышам, все больше приходят к выводу, что жить дальше так, как этого требуют христианско-демократические мумии из Бонна и Мюнхена, вовсе ни к чему...

Я никогда не забуду сцен, которые мы увидели на знаменитом Рыбном рынке, что плещется, ревет, вопит и смеется хриплым смехом своим на узкой, мощенной грубым булыжником полоске земли у самого берега, к которому причаливают загруженные до краев только что выловленной в Северном море рыбой сейнеры с многозначительным девизом на рубке «Нас хранит бог». Там торгуют не только рыбой. Потребовалось бы перо Грина или Паустовского, чтобы описать этот удивительный, пахнущий солью и пряностями, сырой рыбой и ароматом роз, заваленный грудами невероятных экзотических сувениров, привезенных мореплавателями из самых дальних морей, изобилующий самыми невероятными товарами рынок.

Нам предлагали полутораметровую раковину из Индийского океана, створки которой беззвучно захлопываются, едва зазевавшаяся рыба скользнет в ее глубокую пасть, и живых бурундуков; сушеную, всю в иглах рыбу-шар, и молодые гималайские ели; говорящих попугаев и слоновых черепах; пестрых, как радуга, фазанов; изделия африканских кустарей и резанные из кости статуэтки, сработанные жителями Лапландии; почтовые марки с острова Маврикия и испанский виноград. И до чего же весело и изобретательно орудовали продавцы, эти здоровенные краснолицые парни и девушки, в совершенстве владеющие знаменитым гамбургским жаргоном, — помните, у той же Ларисы Рейснер: «Язык, на котором здесь говорят, — язык Гамбурга. Он насквозь пропитан морем; солон, как треска; кругл и сочен, как голландский сыр; груб, пахуч и весел, как английская водка; скользок, богат и легок, как чешуя глубоководной, редкой рыбины, медленно задыхающейся среди карпов и жирных угрей, трепещущих влажной радугой в корзине рыбной торговки...»

Помню, как рыбная торговка, видать, хозяйка своего торгового дела, хватала одного за другим длинных, сверкающих жиром копченых угрей, с неимоверным треском шлепала ими по хрустящей оберточной бумаге и царственным жестом швыряла их направо и налево дюжим помощником, которые в свою очередь предлагали этот соблазнительный товар сгрудившейся вокруг толпе. А сама торговка, потрясая очередным угрем над головой, весело кричала хриплым басом, ведя диалог с покупателями: «Один за десять марок, два за двенадцать, дешевле отдать не могу. За одиннадцать? Ступай, приятель, к моему брату, но он скучный торговец, а я тебе в придачу расскажу соленый анекдот. Неужели тебе жалко марку за анекдот?..»

И тут же она сыплет действительно солеными анекдотами, подобранными на мостовой матросской улицы Репербан, — такими рискованными шутками и прибаутками, что даже закоренелые морские волки, обступившие эту лихую торговку, крякают от неожиданности, и торговля идет необычно бойко: никому здесь не жаль марку за соленый анекдот.

Да, умеют торговать на Рыбном базаре в Гамбурге. Но в этом городе умеют делать и куда более крупные, действительно серьезные дела, когда речь идет не о марке и не о сотне или тысяче марок, а о больших миллионах. Мы убеждаемся в этом, совершая экскурсию по порту. Нас везет начальник гавани на своем быстроходном катере, и с ним целая свита дельцов. Нам вручают великолепные проспекты, схемы, целые кипы документов, и лучшие специалисты дают свои пояснения: должны же мы понять, что Гамбург и только Гамбург, а не Роттердам и не Антверпен наиболее выгоден для советского торгового флота как транзитный порт!

На нас обрушивается ливень, град, ураганный поток цифр, фактов, примеров. О, Гамбург, и именно Гамбург, заверяют нас, со своими 290 километрами причальной линии и неисчислимым количеством кранов и машин запросто может обслужить сто пятьдесят кораблей в сутки, а обслуживает пока что лишь около ста; грузооборот уже в 1969 году составил сорок один миллион тонн, а в 1970‑м наверняка достиг сорока семи — сорока восьми; до войны, заметьте, он был равен лишь тридцати двум. Четырнадцать тысяч докеров трудятся здесь день и ночь, работая в три смены, — лишь пять дней в году порт отдыхает: на Новый год, в пасхальное воскресенье, 1 Мая; в первый день троицы и в первый день рождества. Если вам нужно отремонтировать корабль, к вашим услугам будут отличные плавучие доки.

Я слушаю начальника гавани, заношу эти данные в блокнот, а катер мчит нас все дальше и дальше среди великолепного обилия обступивших нас красок, запахов, звуков. Рокочут могучие машины, грохочут лебедки, скрипят мостки, весело перекликаются докеры и моряки, гулко раскатываются могучие гудки больших и малых кораблей, вальсирующих в гавани, — здесь шестьдесят три квадратных километра воды, и все же кажется, что им тесно. Коричневая, с радужными разводами от нефти Эльба, ярко-синее небо — эх, и выдался же сегодня на удивление солнечный денек! — ярко-зеленые парки Бланкенезе на холмистом берегу, красный кирпич старинных зданий, серый бетон новых строений, малахитовая зелень модных шпилей соборов — Гамбург всем видом своим манит заезжих гостей. А над водой волнами плывут бередящие воображение запахи, напоминающие о дальних экзотических странах, — то пахнет на тебя ванильное или коричневое облако, то охватит тебя бодрящий аромат кофе — его отлично варят в прибрежных тавернах, — то вдруг потянет острым запахом нефти или напомнит о своем существовании близлежащий химический завод.

А начальник гавани и его помощник повествуют о том, как был возрожден этот семисотпятидесятилетний порт после того, как он был почти полностью уничтожен войной.

Десять лет понадобилось для того, чтобы разобрать руины и заново отстроить город и порт, — было вывезено тридцать пять миллионов тонн обломков; этого хватило бы, чтобы наполнить поезд, который растянулся бы на три четверти экватора. Реконструкция порта обошлась в два