себе исполнительную и отчасти законодательную власть по соглашению с Временным Комитетом Г. Д.». «Во всяком случае, должен вам сказать, – возражает Рузский, – что неустойчивость существует, и мне приходилось говорить с лицами вполне солидными и уравновешенными, которые категорически высказывались, что по их пониманию высшим нынешним правительством является Комитет Гос. Думы. С этим вопросом связана также присяга. Мне кажется, что следовало бы каким-либо актом разъяснить, чтобы не было поводов для каких-либо кривотолков». – «Я переговорю о ваших сомнениях с кн. Львовым, но на днях выйдет в печати журнал о наших заседаниях перед образованием Временного правительства или Совета министров, и тогда все разъяснится. Я прошу вас, однако, придерживаться вышеизложенного мною толкования о распределении власти».

Сомнения, связанные с присягой, были не только на Северном фронте. Деникин вспоминает, что к нему от частей корпуса (в Румынии) стало поступать «множество» недоуменных вопросов, среди них был и вопрос: «Кто же у нас представляет верховную власть – Временный Комитет, создавший Временное правительство, или это последнее?» Деникин «запросил», но «не получил ответа». «Само Временное правительство, по-видимому, не отдавало себе ясного отчета о существе своей власти», – замечает будущий начальник штаба Верховного Главнокомандующего революционного правительства. Аналогичные сомнения возникали во всех кругах. Вот донские шахтеры, представитель которых специально прибыл в Петербург для разъяснения недоуменных вопросов и ставил их в заседании Исп. Ком. 19 марта. Эти вопросы обращены и к Совету, и к Комитету Гос. Думы, который донецкие шахтеры склонны рассматривать как высшую государственную власть: Совет запрашивался об отношении его к «временному правительству», о директивах «проведения в жизнь классовых интересов», о лозунге «долой войну»; Комитет Г. Д. просили разъяснить: «какую форму правления предполагает Комитет», как будут связаны «местные выборные организации самоуправления с центральной властью», «оборонительная или наступательная война». Наконец, шахтеры интересовались «мнением всех» о времени созыва «Учр. собрания» и вопросом, «как действовать против отдельных групп, самостоятельно выступающих по вопросам, которые имеют общегосударственное значение». Что ответил шахтерам Исп. Ком., мы не знаем. Но мы знаем, что все вопросы, касающиеся структуры власти, по существу оставались без ответа, хотя уже в первые дни при Правительстве была во главе с Кокошкиным особая «государственно-правовая комиссия» для рассмотрения юридических вопросов, связанных с изменением политического строя… Выхода из заколдованного круга недоумений и противоречий не было указано или не было найдено. Ген. Радко-Дмитриев в приказе по армии Западного фронта на месте по собственному разумению разъяснил «недоуменные» вопросы: отменять существующие законы может лишь «законно установленная власть, олицетворяемая Исп. Ком. Гос. Думы и новопоставленным правительством» («Изв.», 10 марта). В армии среди командного состава, как указывают даже официальные рапорты, на первых порах, очевидно, прочно укоренилось представление, что после переворота высшим законодательным учреждением остается Государственная Дума, перед которой ответственно новое министерство, составленное из членов Думы453.

II. Двоевластие

Правительство «упорно», по выражению Родзянко, не хотело созывать Государственную Думу в виде антитезы Советам. Эта «антитеза» поставлена была с первого дня революции: в глазах одних в виде двух враждебных сил, в глазах других – в виде сил параллельных. Соглашение, достигнутое в Петербурге, приветствовалось в самых широких кругах. Так, Комитет Общ. Организаций в Москве, представлявший общественность в точном смысле слова, т.е., класс буржуазии, интеллигенцию и профессии физического труда, 3 марта приветствовал «Правительство Гос. Думы» и «Совет» за постановление об Учредит. собрании. В сознании демократической общественности укрепилось представление (которое пытались вытравить идеологи «цензовой общественности»), что Временное правительство в своем происхождении связано с волеизъявлением двух организаций, представлявших интересы противоположных слоев населения – и капиталистических, и трудовых. Это представление целиком не укладывалось в формулу, которая позднее в дни первого правительственного кризиса включена в апрельскую (26-го) декларацию Временного Комитета Гос. Думы: Временное правительство было создано Гос. Думой при содействии Петроградского Совета.

В низах, вопреки всякой социалистической талмудистике, наиболее была популярна формула, гласившая, что «новое народное правительство, во главе с кн. Львовым, избрано было Исполн. Ком. Гос. Думы и Исп. Ком. Совета Р. и С. Д.» – так определил итог революционного действия выборный командир зап. бат. лейб-гвардии Преображенского полка в обращении к своим солдатам 3 марта. Поэтому, когда Временному Комитету приходилось обращаться с воззваниями к рабочим, он должен был указывать, что Временное правительство избрано «по соглашению с Советом»454.

«Государственная Дума» и Совет – руководили революционной борьбой, закончившейся низвержением старого режима. Государственная Дума не могла, конечно, служить как бы юридической антитезой для Советов, ибо учреждения эти были разного порядка… Автор «Рождения революционной России», принадлежавший к составу «советской демократии», в общем, думается, довольно верно в своем историческом труде определил происхождение и роль советов в мартовские дни. Это «просто был центр революционного кипения», «временный эрзац профессиональной и политической организации рабочего класса», «наскоро сколоченные леса вокруг постройки, которые убираются прочь, как только кончается постройка». (Метафору свою автор, в сущности, заимствовал из речи Церетели в августовском Госуд. Совещании.) «Система советов, как формальный остов государства, – русская переделка анархо-синдикализма» – была мыслью чужеродною, которая при «зарождении советов совершенно отсутствовала».

Близко подходил к толкованию Чернова (или, конечно, вернее обратно) и докладчик по организационному вопросу на первом всероссийском совещании советов меньшевик Богданов: «Совершенно естественно, – говорил он, – что ничего не имея, мы (т.е. элементы демократические) в процессе революции, в первые дни революции, 27 февраля попытались устроить первую организацию – стихийно возникший Совет P. и С. Д. Будь у нас сильная организация, мы, быть может, имели бы политические партии, профессиональные союзы и т.д. То обстоятельство, что у нас их нет, заставило революционную демократию в процессе революции, в горниле революции создать такие революционные органы, и это обстоятельство – отсутствие организации – очевидно, увлекло наиболее действенные революционные элементы демократии на путь создания Советов. (Добавим, что в «увлечении» этой организационной идеей сказалось в значительной степени механическое воспроизведение рабочей традиции 1905—1906 гг.)

Как же характеризовал роль советов докладчик? «Это прежде всего органы не классовые, органы не классовой политики и классовой борьбы в определенном смысле этого слова – это органы революционной борьбы, это – органы демократические, это – органы, созданные специально с целью отстаивания и защиты дела революции и подталкивания и углубления этого дела». Богданов указывал, что «революционная демократия» состоит не только из рабочих, не только из солдат и крестьян – «к той