Мы не будем подробно писать о том, насколько по-другому выглядит город сегодня, хотя только те, кто знал Москву до девяностых годов, могут заметить, до какой степени она изменилась. На Тверской улице (бывшая улица Горького) находятся самые элегантные и самые богатые продуктовые магазины: Елисеевский, пекарня «Филиппова» и многие другие. Иначе выглядит отреставрированное Замоскворечье, восстановлены и отреставрированы давние церкви, пережившие времена, когда в них располагались склады. Несколько китчевый облик, к сожалению старых москвичей, приобрел, Александровский сад у Кремлевской стены: здесь появились фигурки из русских сказок, ручеек с утятами и прочее. Подобным образом украшает Москву скульптор грузинского происхождения Церетели, по всей видимости, любимец и ставленник мэра Лужкова. Под Александровским садом построен огромный торговый пассаж для новых русских – здесь полно мехов, украшений и других эксклюзивных товаров. Наконец, появились кофейни с отличным кофе и печеньем. Исчезли очереди и мешочники – практически везде можно все купить, только цена товаров не по карману большинству москвичей.

В завершении празднования нам была организована поездка во Владимир и Суздаль с ночевкой в Суздале. Мы были там давным-давно и могли сравнить, что было и что стало.

Во-первых, мы ехали на отличном автобусе – мы, польские участники, и представители Института истории РАН (других как-то я не запомнила). От профессора Дурачиньского я узнала, что комфортабельным автобусом мы были обязаны послу, который позаботился об этом, когда ему сказали в администрации РАН, что он может ехать отдельно вместе с несколькими директорами на лимузине, а остальные поедут на том, что найдется, он ответил, что не привык ездить на экскурсии отдельно от своих коллег-историков. Он был одет по-спортивному: в джинсовой куртке и брюках и сидел рядом со своей второй женой Эвой, пианисткой. Первую жену он уже давно потерял. Не буду скромничать и скажу, что на них, влюбленных, было приятно смотреть. Смотреть и беседовать с ними. Наверно трудно найти посла, который вел бы себя так естественно, милого и улыбчивого, интересного собеседника, в чем у меня была возможность еще дополнительно убедиться. Не удивительно, что его преждевременная кончина огорчила стольких людей.

Уже по дороге, когда мы остановились, чтобы подойти к церкви Покрова на Нерли, известной своей красотой, которую мы запомнили одиноко стоящей среди заросших сорняками полей, оказалось, что пейзаж изменился. Вокруг церкви выросли огромные деревья, появилась ограда, дом священника или сторожа, все стало более ухоженным. Подобным образом изменилось все и в Суздале. Переданный монахиням монастырь был отремонтирован и частично переоборудован в гостиницу с рестораном. Отличное место для приезда гостей из Москвы. Вид на весь монастырский комплекс с невысокого холма, уже при подъезде и потом во время пешей прогулки – потрясающий. Запомнившийся с давних времен Загорск тогда производил впечатление чего-то искусственного, сделанного на показ. Возможно, и там тоже все изменилось. Суздаль жив, тем более что он не обезображен никакими новостройками, и находится под чутким архнадзором, высота и форма возводимых домов строго регламентированы.

Затем мы поехали во Владимир, хорошо известный нам по той роли, которую он сыграл во время Январского восстания: здесь заседали судебные комитеты, здесь выносилась большая часть приговоров, отсюда отправлялись в дальнейший путь: в Сибирь или другие губернии. Старое название – Владимирский тракт – означало ссыльный путь в XIX и XX веках. Самое начало дороги из Москвы на Владимир в первые годы советской власти получило название шоссе Энтузиастов в честь революционеров и политзаключенных, отправляемых в царские времена по этой дороге. Есть в этом названии определенная ирония. Во Владимире отбывал наказание сам генерал Паулюс вместе с частью военнопленных, взятых под Сталинградом. Были даже те, кто еще его помнил. Когда мы приехали сюда впервые, нас даже не подпустили к стенам Владимирского кремля – там была тюрьма строгого режима для женщин. Нам сказали, что туда пускают только по особому распоряжению музейных работников. Однажды такое разрешение получили два генерала. Их предупредили, чтобы они не заговаривали с заключенным, если не хотят неприятностей. Но генералы, как все генералы, не привыкли слушаться указаний. Не помня о предупреждении, они заговорили с заключенными здесь женщинами, которые в ответ обсыпали их трехэтажным матом, да таким, какого они не слышали даже среди солдат и офицеров. Под шквалом матерных слов они улепетывали несолоно хлебавши. Когда мы приехали, в кремле уже велись ремонтные работы.

Вернувшись в Москву, мы по старой привычке, посетили наших давних друзей. И вот, наконец, настал день отъезда. Еще только по приезде я пришла к выводу, что пальто было тесным на Ренэ («Видишь, а я тебе говорила, что ты поправился», – заметила я), и достала нелюбимую, но удобную куртку, в которой он все время был во время экскурсии. Глядя на дрожащего под холодными ветрами профессора Былину, Ренэ говорил: «Ты смотри, какое теперь все стало одинаковое. У профессора такое же пальто, как и мое, купленное в Кракове. В день отъезда Ренэ велел мне упаковать куртку и надел это тесное пальто. В гостиничном холле он встретился с профессором Былиной и… сразу выяснилось, у кого чье пальто! Произошел повторный обмен, а участники долго смеялись и рассказывали об этом приключении.

Позже мы оба еще встречались несколько раз с нашими старыми и новыми друзьями в Варшаве и Плоцке, ездили вместе в Казимеж Дольны, сами по разным поводам приезжали в Москву и другие города.

Один из таких симпозиумов назывался «Столицы и провинции в истории России и Польши». Одним из интереснейших докладов и наиболее близких к теме был подготовленный на русском языке текст Ежи Едлицкого, что не умаляет ценности других, касавшихся самых разных вопросов. Среди русских выступлений внимание привлек текст академика Каштанова, к сожалению, произнесенный с бешеной скоростью. В какой-то момент тихим голоском и очень невнятно прочла свой доклад стройная, застенчивая по натуре молодая сотрудница Института славяноведения. Наш начальник, руководивший в то время отделом истории интеллигенции в Институте истории ПАН, громко и в категоричной форме обратился ко всем выступающим в невнятной манере, заявив, что их вообще не слышно, что от этого страдают особенно иностранцы, что организаторы должны требовать от выступающих подготовиться дома, чтобы они говорили достаточно четко и громко и так далее. У нас сложилось впечатление, что еще чуть-чуть и он приведет в пример Демосфена. Вроде бы он был прав, но… он настолько смутил бедную жертву, что я позже не смогла убедить ее прийти в Институт истории в Старом городе, и мы несколько раз встречались на нейтральной почве. Было много докладов и, как всегда, времени на обсуждение было мало.