эти странные летательные аппараты. Они напоминали скорее не лодки, а надувные круги, и были рассчитаны на разное количество пассажиров – если это слово было применимо к такому транспорту. Находились и маленькие – на одно место, и рассчитанные на пару – для свиданий самое то, подумал я. Четырех-, шести- и свыше местные – для компаний. Встречались и поистине огромные, как настоящие городские троллейбусы. Их было совсем немного, и на них, очевидно, не было спроса. Откуда и куда здесь было ехать на таких громадинах?

У меня опять захватило дух, а воображение с новой силой принялось рисовать картины одна фантастичнее другой: раз существуют такие транспортные средства, какие же возможности они открывают?

– Видишь, для чего нужно совершенствовать тело? – сказала Фе, похлопывая по гладкому боку ватрушки, словно та была живой и ее требовалось приручить, прежде чем оседлать. – Чтобы управляться с такими штуковинами!

Скажу сразу – ведь теперь я далек от тех мест и событий – мой восторг был недолгим. Когда мы погрузились в ватрушку – Фе ловко запрыгнула, будто занималась этим с самых ласпей, а затем долго помогала вскарабкаться нам с Инкерманом, (наш транспорт оказался как раз на троих человек), – я увидел справа и слева от каждого сиденья рычаги, в которые можно было давить локтями.

– Пристегнись, – сказала Фе, указав мне на резиновые жгуты. Ими нужно было обмотаться крест-накрест, чтобы не вылететь из ватрушки, но эта мера предосторожности казалась лишней. Лодка летела мягко, можно было накренить ее на себя, повернуть в воздухе, задать направление. Но управлять было достаточно безопасно.

Фе посмеивалась, глядя на мое недоуменное лицо и вытаращенные глаза, на то, как я знакомлюсь со странным транспортом и готовлюсь к полету в абсолютную неизвестность. Инкерман же вел себя иначе. Помню, я удивился, случайно заметив: ведь он тоже летел впервые, а выглядел так, будто перемещения на ватрушках были для него рутинным, надоевшим делом, – как будто ему все равно. И, честно говоря, мне было неприятно видеть таким своего давнего друга.

Я дернулся и надавил на оба рычага локтями. Мне хотелось, чтобы эта посудина резко взмахнула ввысь и понеслась навстречу облакам – туда, где открывается Башня, которой никто из резидентов никогда не видел снаружи. Туда, где спрятана главная загадка исполинского строения или даже всего мира. Или даже – сама Истина.

Но ватрушка не слушалась.

Фе рассмеялась, глядя на мои потуги.

И все равно то, что я видел вокруг, было прекрасно. Люди, неспешно гулявшие внизу, делали медленные шаги, выписывали плавные жесты, о чем-то вяло, расслабленно переговаривались, и над ними высилась величественная стена Башни. Я смотрел на это, буквально раскрыв рот, – и мне даже не хотелось говорить, словно я был один в ватрушке и парил над этой притягательной, но такой незнакомой, непонятной мне жизнью. Инкерман с Феодосией почти не управляли ватрушкой и тоже наблюдали, почти не переговариваясь между собой. Насмотревшись, я взял курс на край уровня – туда, где кончалась площадка и, по всей логике, должен был быть обрыв, под которым далеко внизу я надеялся увидеть свой крошечный город.

Но ватрушка словно уткнулась в мягкую полукруглую стену, заскользила по ней, разворачиваясь так быстро, что у меня тут же закружилась голова, будто прокатилась по невидимому желобу, и наконец отскочила от невидимого заслона и снова мягко поплыла, но уже в обратном направлении.

– Как бы ты назвал это? – повернулся ко мне Инкерман. – Что-то вроде местной линии возврата, да?

Я был разочарован. Но, конечно, понимал, что это никакая не линия возврата, это была обычная стена наподобие тех, что разделяли комнаты моего села.

– Мне хотелось увидеть город, – срывающимся голосом сказал я. – Тот, что внизу, у подножия Башни.

– За всю жизнь не насмотрелся? – рассмеялся Инкерман, и я услышал отголоски того живого, заразительного смеха, который я так любил и который делал меня счастливым. Но мой смех не разгорелся от этой искры – может, она была слишком слабой, а может, я сам ослабел.

– Это не предусмотрено, – мягко сказала Фе, будто это она определяла, что здесь предусмотрено, а что нет. – Ведь иначе можно улететь куда не следует.

– Откуда кому-то знать, что мне следует, а что нет? – едва не взорвался я. – Почему Башня на каждом шагу решает это за меня?

– Все просто, – возразила Фе. – Мы находимся на немыслимой высоте. Подумай о том, что может случиться, окажись ты на хрупкой ватрушке над этой бездной.

– Фе, послушай себя! Я могу и тут разбиться – просто выпасть отсюда и грохнуться прямо на плитку или напороться на осколки этих бесчисленных зеркал. Так имеет ли значение, какая высота?

– Но зачем это Севастополю? – неожиданно встрял Инкерман. – Ты подумал об этом? Если с неба на город будут падать трупы избранных? Здесь же убрали, помыли, и все. А повезет – упадешь в бассейн.

– Конечно, никто здесь не падает, – поспешила заверить Фе. Своим несвойственным ей прежней рвением преподносить происходящее в Башне только в положительном ключе и не замечать недостатков или просто странностей она стала напоминать Ялту. Я подумал: а что, если такими Ялтами тоже становятся самые обычные девчонки, как становятся простые севастопольцы севастополистами? И тут же вспомнил свое новое знание, которым по-прежнему не хотелось обладать, но от которого было никуда не деться: «Она же внедрена». «Внедрена» – невидимой ватрушкой перемещалось по сознанию это странное слово, как будто отталкивалось от стенки черепа и возвращалось назад, в мозг.

– Почему ты так уверена? – улыбнулся я.

– Здесь все продумано, – ответила девушка. – Вокруг уровня размещены несколько десятков таких площадок-портов – по всему периметру. Они находятся на одинаковом расстоянии друг от друга, а справа и слева от каждого порта – взлетные поля ватрушек. Но летать можно только в радиусе своего порта, чтобы ватрушки – ну и, конечно, люди – не мешали друг другу. Можно летать и наблюдать, что творится внизу, вокруг, но покидать пределы уровня, подниматься выше и перелетать на соседние порты – нельзя.

– Что же вообще можно? – недовольно хмыкнул я и удивился сам себе: еще идя по коридору, вдыхая воздух и наслаждаясь светом, я был рад фантастическим возможностям, которые мне даровала Башня, теперь же я роптал. Как легко привыкать к хорошему, как хочется требовать больше и больше!

– Бороздить просторы Созерцания, – заключила Феодосия и развела руками.

– Чего? – Мы с Инкерманом переглянулись.

– Этот уровень – Созерцание. Разве вы не понимаете, ребята? – Мы переглянулись снова. – Фи! – Девушка схватила меня за руку и взволнованно продолжила: – Я пыталась сказать это раньше. Созерцание