Шрифт:
Закладка:
Особо особа одна
была и скромна, и полна.
Все ехали стоя, никто
не сел в этом странном авто.
Ой, что происходит кругом!
Вот это даёт автопром!
Фантомы: арктический лёд;
песок по пустыне течёт;
киты, черепахи, скала
и пах чей-то — он без чехла;
и много поэтов внизу,
а все поэтессы вверху.
Иллюзий — как в море воды.
Аллюзий — несметны ряды.
Все дамы выходят в конце,
меняются резко в лице:
к изнанке стеклянного дна
прилипла парнячья шпана.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Тропу не найдя дотемна,
под рваные крики грача
мы шли, и стояла луна
чуть выше второго плеча.
Рождался в вечерней росе
затянутый дымкой покой —
мы знали, что рядом совсем
разросся массив городской.
Мы длинное поле прошли,
проделав привычный маршрут,
но вдруг появился вдали
из воздуха вышедший пруд.
Казалось, что склад и завод
пропали неведомо где,
но вспыхнули окна и вот
огни отразились в воде.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Луна стояла по плечо.
Освещена аллея вся.
Не холодно, не горячо.
И грач порхает, голося.
Гуляли мы в ночи вдвоём
По полю, около пруда.
И вот уже под фонарём
Прошли, а дальше — череда.
…Луна стояла по плечо.
То не луна была — фонарь.
Плафон округлым был мячом.
Таких мячей не брал вратарь.
И вдоль аллеи лун таких
десятки по плечо висят.
Подходишь ближе — новый штрих:
над головой теперь парят.
Вот жилмассив и окон свет —
Сто сорок солнц, но не закат1
Светил небесных самоцвет
Обманом на земле чреват.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Птицы погибают в одиночку;
вот она, певица от пернатых,
носится, похожая на точку,
а и бэ — ее координаты,
птице, как последнему пришельцу,
в двадцать первом веке новой эры
нужно бросить маленькое тельце
на добычу роз из атмосферы;
птице, предназначенной на откуп,
неуютно между берегами,
будто в ее горло циркуль воткнут,
и вода расходится кругами,
птица — неделимая частица,
ветра воспалившаяся рана,
потому светящаяся птица,
как роса небесная, желанна.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Птицы могут стаей с неба падать.
Массовая смерть средь них не редкость.
В эру цифры факт такой не спрятать,
даже если не закономерность.
Каждый год со всех концов планеты
новости являются дурные:
песни тысяч птиц финально спеты,
массой пали наземь неживые.
Стаями огромными находят
птиц погибших в море и на суше.
Мир природы втайне сумасбродит.
Мир науки в тайны не погру́жен.
Коли нет логичных объяснений
этой всей таинственной цепочки,
не избегнуть слёзных заключений
о смертях пернатых в одиночку.
Разделить пернатую на части
ничего не стоит хулигану.
В кошкиной проделать это власти.
Режут в ресторанах для гурманов.
А уж если мать-земля сырая
в дело включится, пиши пропало.
Вахта трудовая и земная —
миллион частиц из птицы стало.
Но одно оспаривать не стану:
птица — воспалившаяся рана.
(своему пустому балагану
дам отставку), потому желанна.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Я разозлюсь, наверное,
и брошу в тебя стулом,
а ты начнешь, хихикая,
хлестать меня по скулам
оторванною лапою
резиновой лягушки —
мы в квантовой песочнице
деремся за игрушки —
я серую и красную хочу прижать к груди,
а ты мне даришь радугу, березу и дожди.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Частицей неделимою
иль неделимой порцией
являлся квант невидимый,
пока он стихотворцами
потроган не был дерзостно
фантомною рукой.
И вот уже в песочнице
детьми устроен бой.
Игрушки все поломаны, на лицах мак зацвёл.
Вдруг радуга (как вовремя!), и сильный дождь пошёл.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Я сообщаю космосу: «Алло,
сегодня нас снегами замело,
мы тут сидим на вышках буровых
и думаем о судьбах мировых,
о том, что лед отличен от воды,
и что враги оставили следы —
ввели коронавирусную кровь
и санкции на дружбу и любовь».
Мне космос отвечает: «Ну и пусть,
что может быть прекраснее, чем грусть,
расслабься и смотри свое кино,
не думай, а крути веретено».
Я возражаю космосу: «И что?»
Выходит рыцарь в розовом пальто,
он достает сияющий платок
и отключает «Северный поток»,
и мы летим навстречу холодам.
Я никому Россию не отдам.
Я бусинка, ничтожная блоха.
Мне космос отвечает: «Ха-ха-ха».
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Гагарин первым в космос взмыл, а я,
всего лишь день на вышке простояв,
вдруг поняла: могу общаться с ним.
Не с космонавтом — с мирозданием.
«Алло», — кричу наверх. В ответ: «Алло».
Опять ору: «Всё снегом замело.
Разлив воды содеется весной».
А космос отвечает: «Ой-ой-ой».
Мне слышится, что «это не впервой»:
не может мироздание дать сбой
и слог последний кратно повторять.
Вселенной предо мной не устоять.
Раз космос слабо может рассуждать,
сама себе я буду отвечать:
«Ты рыцарей не опасайся, мать,
И цвет пальто не стоит осуждать.
На «Северный поток» должно плевать
тебе с высоких вышек буровых,
хоть с газовых, да хоть и с нефтяных!
Хоть с лагерных, дозорных, смотровых.
Забудь скорей о судьбах мировых».
Но у меня в мозгах — как на носу.
Я в думах вся, как Родину спасу.
Пусть я блоха, взываю к небесам.
Я никому Россию не отдам,
пусть даже космос говорит «В кино!»
и требует крутить веретено.
ГАННА ШЕВЧЕНКО
*
Сидел на камне человек, я помню, он сказал,
что этот город, этот дом, гостиница, вокзал,
химчистка, школа, магазин, деревья, детский сад,
дорога с вилками столбов и мэрии фасад,
плотина, небо над землей и даже облака,
все это, в общем-то, еще не создано пока,
а только кажется тому, кто в холоде возник,
от ветра сжался, приподнял высокий воротник,
тому, кто думает, что бог — огонь или рыбак,
тому, кто смотрит на пустырь, не замечая, как
сидит на камне человек, тот самый, что сказал:
все это фенечка, пустяк, не верь своим глазам —
другой, хороший бог, в другом, нешуточном раю,
тебе подарит всю любовь, всю ненависть свою.
ВЛАДИМИР БУЕВ
*
Сидит на камне человек пред мэрией Москвы.
Убог и наг. Ему нет дела до людской молвы.
Дорогу видит пред собой, а сверху — облака.
Но где ж деревья присмотрел? Он не в себе слегка?
И где химчистка, детский сад? А школу где узрел?
Пусть книжный магазин «Москва» он разглядеть сумел,
скосив свой вывернутый взгляд направо по Тверской,
но Белорусский как вокзал увидел наш герой?
