Шрифт:
Закладка:
– Верно.
– Это, кстати, называется дистония. Подергивание и все такое. Врачи говорят, это носит неврологический характер. Что-то не так у меня в мозгу.
– Они ничем не могут тебе помочь?
– Практически нет.
– Фигово.
– Ага.
Он смотрит на фотоаппарат у нее на шее.
– Ты фотограф?
Фло пожимает плечами:
– Пытаюсь им быть. Я подумывала о том, чтобы оборудовать во флигеле проявочную комнату.
– Круто.
– Ага. Только тогда я еще не знала, что его используют как туалет.
– Прости.
Она отмахивается:
– Возможно, мне стоит подумать о подвале.
– Вы только что переехали?
– Вчера.
– Как тебе тут? Нравится?
– Честно?
– Ага.
– Это дыра.
– Добро пожаловать в жопу мира.
– Ты живешь в деревне?
– Да, на другом ее конце, с мамой. А ты?
– Тоже только я и мама.
– Так, значит, ты пойдешь в школу в Уорблерс-Грин?
– Думаю, да.
– Тогда, может, я найду тебя в школе.
– Может быть.
– Ладно. Договорились.
Несколько мгновений они стоят и молча смотрят друг на друга, не зная, что еще сказать. Она обращает внимание на его глаза – необычного серебристо-зеленого оттенка, почти кошачьи. Было бы круто их сфотографировать. Она могла бы классно подчеркнуть эти странные блики. Фло тут же задается вопросом, почему ее так интересуют его глаза.
– Ладно, я пошел, пока.
– Пока.
Ригли поворачивается, затем останавливается и оглядывается.
– Знаешь, если тебе нравится фотографировать, я мог бы показать тебе по-настоящему крутое местечко.
– Честно?
– Вон там, за полем, стоит старый заброшенный дом. – Он указывает дрожащей рукой вдаль. – Адски зловещий домик.
Фло колеблется. Ригли кажется ей странным, но странный необязательно означает плохой. И если бы не эти его подергивания, он был бы очень даже ничего.
– Ладно.
– Ты будешь здесь завтра?
– Видишь ли, мой ежедневник забит битком…
– А-а.
– Шучу. Я свободна. Во сколько?
– Не знаю. В два?
– Хорошо.
– В поле за кладбищем есть старые качели из шины. Я буду ждать тебя там.
– Отлично.
Он улыбается ей из-за волос и, подергиваясь, бредет прочь. Ригли. Фло качает головой в надежде, что только что договорилась встретиться не с местным психом.
Она делает несколько снимков, но это занятие ей уже наскучило. Она начинает спускаться обратно к часовне. Зацепившись за что-то носком кроссовки, Фло едва не летит кубарем, успев удержаться на ногах за мгновение до того, как ее фотоаппарат должен был врезаться в оказавшееся на ее пути надгробие.
– Проклятье.
Она оглядывается, чтобы понять, обо что споткнулась. Упавшее надгробие, заросшее травой, наполовину покрытое мхом, с почти полностью стершейся надписью. Она поднимает фотоаппарат, чтобы сделать снимок, и хмурится. Картинка немного мутновата. Фло пытается настроить фокус. Все равно не то, что надо. Она оборачивается, чтобы навести резкость на какой-нибудь отдаленный предмет, и вздрагивает от испуга.
В нескольких футах от нее стоит юная девушка.
Она обнажена. И она горит.
Оранжевые языки мерцают вокруг ее лодыжек и лижут быстро чернеющие ноги, поднимаясь к гладкому, лишенному волос лобку. Вот откуда Фло знает, что это девочка. В противном случае было бы трудно об этом судить.
Потому что у нее нет обеих рук и головы.
Проклятье. Я мчусь по узким дорогам, проклиная Саймона Харпера, его семью и себя.
Честно говоря, мое пребывание здесь ничуть не напоминает тихую идиллию, которую обещал мне Деркин. Более того, ситуация не была бы намного хуже, если бы я разделась догола посреди деревни и начала приносить в жертву цыплят. Или фазанов. Они, похоже, твердо намерены свести счеты с жизнью под колесами моего автомобиля.
Но мой опыт подсказывает, что ситуация может ухудшиться всегда.
Я паркуюсь перед часовней, бегом поднимаюсь к входной двери и вхожу в дом. Меня тут же настораживает тишина.
– Фло?
Ответа нет. Я хмурюсь. Она, кажется, собиралась фотографировать на кладбище. Может, она все еще там, за домом? Я уже собираюсь выбежать наружу и проверить свое предположение, как вдруг сверху доносится какой-то звук.
– Фло?
Я поднимаюсь по лестнице. Дверь ее спальни открыта настежь. Ее тут нет. Я дергаю дверь ванной. Заперто. Я стучу по ней кулаком.
– Фло. С тобой все хорошо?
Ответа нет, но изнутри доносятся какие-то звуки.
– Фло, ответь мне.
– Подожди! – нетерпеливо и раздраженно откликается она.
Я жду. Проходит еще несколько секунд, и раздается звук отодвигаемой задвижки. Я расцениваю это как приглашение войти и осторожно толкаю дверь.
– Быстро, – шипит Фло, и я тут же понимаю почему.
Расплюснутая картонная коробка затемняет крошечное оконце ванной комнаты. Все вообразимые поверхности и бо́льшая часть пола с потрескавшимся линолеумом заставлены фотооборудованием. В комнатушке воняет проявителем. Ее лабораторный фонарь примостился на краешке ванного шкафчика. Шторку для душа она отодвинула в сторону, чтобы использовать штангу для сушки фотографий. Мокрые снимки закреплены прищепками из бельевой корзины. Пока меня не было дома, Фло приспособила крошечную ванную под фотолабораторию.
Она осторожно вынимает из промывочного лотка лист фотобумаги и вешает его на штангу для душа.
– Что ты делаешь, милая?
– А на что похоже?
– Это похоже на то, что если я хочу пописать, то мне не повезло.
– Мне надо проявить все, что было на этой пленке.
– Это что, не может подождать?
– Нет, мне необходимо увидеть девочку.
– Какую девочку?
– Девочку с кладбища.
Она поправляет фото на прищепке и разглядывает ряд черно-белых изображений.
Фло сумела передать сумрачное очарование кладбища с его хаотичным нагромождением надгробий. Но ни на одном из снимков девочки нет.
– Я никого не вижу.
