его не может, будто лошадь или даже собаку, собаки ей ненавистны еще больше лошадей, хоть ездить верхом на них ее не принуждали. Не ходят они под седлом. Так что пришлось мне снова обрабатывать Каллагена, в конце концов дошло до того, что я стал кем-то вроде русского крепостного.

— Чего русского?

— Это люди, которые сами себе не хозяева. Всякий раз, выходя из дому, я должен был встречаться с Готри в каком-нибудь шалмане, а потом идти к Каллагену и умасливать его, потому что он из людей со взглядами, представляешь?

— С какими взглядами?

— С праведными. Из учебников воскресной школы. Что это нехорошо, она ему нравится, ему ее жаль, поэтому надо сказать Блеру, что он лгал, и никакой лошади у Готри нет. Когда человек отказывается от денег, которые сами идут в руки, самым большим дураком сочтет его тот, кто разумно относится к религии и оставляет все эти золотые правила в учебниках воскресной школы, откуда они и взяты. Если Господь не хотел, чтобы человек зарабатывал себе на хлеб с маслом, то с какой стати Он сделал воскресенье выходным? Что скажешь?

— Пожалуй, ты прав, — ответил шофер.

— Прав, конечно. Черт! Я сказал Каллагену, что Блер, как любой уважающий себя мужчина, прикончит нас обоих, и спросил, не считает ли он, что на жене Блера кончатся все женские шашни; что она будет последней.

— Значит, он не… — шофер, не договорив, умолк. Потом сказал: — Вон, посмотри.

Человек в котелке посмотрел. Сквозь просвет в соснах, посередине видимого фрагмента рисового поля, виднелась красно-черная точка, до нее было около мили; быстро движущейся она не казалась.

— Что это? — спросил он. — Лиса?

— Блер, — ответил шофер. — Быстро скачет. Интересно, где остальные?

Они наблюдали за движущейся точкой, пока она не исчезла.

— Домой вернулись, если не дураки, — сказал человек в котелке. — И нам бы пора.

— Пожалуй, — сказал шофер. — Стало быть, Готри еще не задолжал лошади Блеру.

— Еще нет. Готри ей не нравится. Больше она не пускала его в дом, по словам Берк, как-то ушла с вечеринки, потому что он был там. И без меня Готри не приехал бы сюда, она заявила Блеру, что не поедет, если он будет здесь, Пришлось мне снова потолковать с Каллагеном, тот стал каждый день приходить, растравлять душу Блеру лошадью, добиваться для Готри приглашения, потому что жену Блер намерен был привезти.

Шофер вышел из машины и пошел заводить ее. Человек в котелке закурил сигарету.

— Но своей лошади Блер еще не получил. Если у женщины такие длинные волосы, как у нее, то пока они собраны в узел, ничего страшного. Но когда застанешь ее с распущенными волосами — значит, все.

Шофер принялся вертеть заводную ручку. Лотом обернулся и, не распрямляясь, замер.

— Слушай.

— Что там такое?

— Горн.

Серебряный звук раздался снова, слабый, далекий, протяжный.

— Как? — удивился человек в котелке. — Неужели нужно здесь держать солдат?

— Это трубят они, — ответил шофер. — Значит, настигли лисицу.

— Слава Богу! — сказал человек в котелке. — Может, завтра вернемся в город.

Те двое в комбинезонах проехали по рисовому полю и стали подниматься на холм.

— Ну что ж, — сказал парень, — теперь он, небось, доволен.

— Думаешь? — отозвался старший. Он ехал чуть впереди парня. И говоря, не повернул головы.

— Три года гонялся за этой лисой, — сказал парень. — И убил наконец. Чего ж ему быть недовольным?

Старший не обернулся. Он, горбясь, сидел на тощем, облезлом муле, ноги его болтались. С ленивым, ироничным презрением произнес:

— Пожалуй, вот этого в джентль-менах никогда не понять.

— По мне лиса есть лиса, — сказал парень. — В еду не годится. Вполне можно было отравить ее и не гонять лошадей.

— Ясное дело, — сказал старший. — Вот этого тоже никогда не понять в них.

— В ком?

— В джентль-менах.

Они въехали на холм и свернули на слабоукатанную песчаную дорогу.

— Да, — сказал старший, — джентльмены джентльменами, но думаю, это единственная лиса, убитая таким образом в Каролине. Может, на севере лис так убивают.

— Ну тогда, провалиться мне, я рад, что живу не на севере, — сказал парень.

— Пожалуй, — сказал старший. — Последние годы дела у меня здесь идут на лад.

— Все-таки я хотел бы побывать там, посмотреть, — сказал парень.

— А я нет, — сказал старший, — раз тамошняя жизнь требует от человека так из шкуры лезть ради убийства лисицы.

Они ехали по гребню холма среди сосен, кустов падуба, черники и вереска. Внезапно старший, натянув поводья, остановил мула.

— Что? — спросил парень. — Что там такое?

Заминка была секундной; старший поехал дальше, но теперь стал насвистывать, выразительно, отчетливо, но негромко, печальная мелодия напоминала церковный гимн; из-за окаймлявших дорогу кустов чуть впереди раздалось фырканье лошади.

— Кто это? — спросил парень.

Старший не ответил. Мулы шли один за другим. Парень сказал:

— Распустила волосы. Горят, будто солнце в весеннем ручье.

Мулы шли шагом в солнечном свете, шурша копытами и покачивая ушами, люди сидели верхом неуклюже, ноги их болтались, поскольку стремян не было.

Женщина сидела на кобыле, волосы ее сияющим ореолом, золотым водопадом спадали на плечи; подняв руки, она шевелила в них пальцами. Мужчина сидел на гнедом чуть поодаль. Он закуривал сигарету. Мулы, свесив головы и поводя ушами, мерным, неспешным шагом подошли к ним. Парень бросил на женщину бесцеремонный и вместе с тем уклончивый взгляд; старший продолжал спокойно, неторопливо, неблагозвучно насвистывать; мужчины с женщиной он словно бы не замечал. Видимо, так и проехал бы мимо, но мужчина на гнедом обратился к нему.

— Лису настигли, так ведь? Мы слышали горн.

— Да, — ответил тот бесстрастным, медлительным голосом. — Да. Лиса попалась. Деваться ей было некуда.

Парень наблюдал за женщиной, глядящей на стар-» шего, пальцы ее на миг замерли в волосах.

— Что вы имеете в виду? — спросил мужчина.

— Загнал он ее на своем вороном, — ответил человек в комбинезоне.

— То есть, собаки в травле не участвовали?

— Нет, полагаю, — ответил тот. — У собак не было вороных.

Мулы остановились; старший из людей в комбинезонах держал голову едва повернутой к мужчине на гнедом, лица его под полями старой, утратившей форму шляпы не было видно.

— Лиса пробежала по старому полю к отвалу и притаилась там, наверно, с расчетом, что он перемахнет через канаву, а она побежит обратно. Собак лиса, надо полагать, не боялась. Столько уже дурачила их, что они ее не тревожили. Тревожил ее, я думаю, он. За три года они, наверно, узнали друг друга, как знают мать или жену, только вот жены у вас никогда не было. Словом, лиса была на отвале, и он знал,