— И что же вы будете делать? — спросил я.

— Постараемся его надуть, сделать свое дело и поскорей убраться.

— Который из них Гинсфарб? — спросил я. — Маленький, похожий на акулу?

Тут он принялся пить воду. Залпом опорожнил и мой стакан, постучал им по столу. Вернон принес ему еще один.

— Ну и жажда у вас, — сказал Вернон.

— А графина нет? — спросил Джок.

— Могу налить молочную бутылку.

— Давайте, — сказал Джок. — А пока что — еще стаканчик.

Потом он рассказал мне о Гинсфарбе и почему сам он поседел.

— Давно вы этим занимаетесь? — спросил я.

— С 26 августа.

— Сейчас у нас только январь, — сказал я.

— Ну и что?

— С 26 августа полгода не прошло.

Он только поглядел на меня. Вернон принес бутылку с водой. Джок налил стакан и выпил. Сидит, дрожит, потеет, пытается еще налить. Потом он мне все рассказал, захлебываясь и глотая стакан за стаканом.

— Джейк (третьего зовут Джейк, фамилию не помню — тот красивый) правит машиной, которую они берут напрокат. Гинсфарб прыгает на машину с лестницы. Джок говорит, что ему приходится держать аэроплан над каким-нибудь фордом или шевроле, который еле-еле на трех цилиндрах тащится, и еще думать о том, как бы Гинсфарб не прыгнул с расстояния в двадцать или тридцать футов, чтобы сэкономить бензин аэроплана или машины.

Гинсфарб вылезает со своей веревочной лестницей на нижнее крыло, крепит ее к подкосу, прицепляется к другому концу лестницы и прыгает, — все, кто стоят внизу, думают, что он сделал именно то, ради чего они пришли: упал и убился. Это называется у него «смертельное падение». Потом он соскакивает с лестницы на крышу машины, аэроплан возвращается, Гинсфарб ловит лестницу, и его утаскивает прочь. Это «смертельный подъем».

Ну и вот, до того дня, когда Джок стал седеть, Гинсфарб из экономии делал все сразу: становился над автомобилем на изготовку, прыгал со своей лестницей и приземлялся на крышу машины, и потому, по словам Джока, самолету чаще всего приходилось держаться в воздухе не больше трех минут. Ну а в тот раз прокатный автомобиль был ни к черту не годный; Джоку пришлось сделать над полем четыре или пять кругов, пока машина выехала в нужное место, а Гинсфарб, видя, что денежки вылетают в выхлопную трубу, не пожелал дожидаться сигнала Джока и прыгнул наугад. Все бы ничего, да расстояние между аэропланом и машиной было короче лестницы. Поэтому Гинсфарб ударился о машину, и у Джока едва хватило горючего, чтобы набрать высоту и протащить Гинсфарба, все еще висевшего на лестнице, над высоковольтной линией и двадцать минут держать аэроплан на этой высоте, пока Гинсфарб карабкался по лестнице со сломанной ногой. Джок набирал высоту на полном газу и примерно на тысяче ста оборотах, ручку держал коленями, а сам в это время за спиной открывал багажник, вытаскивал оттуда чемодан и подпирал им ручку, чтобы вылезти на крыло и втащить Гинсфарба в кабину. Он втянул Гинсфарба в машину и посадил ее, а Гинсфарб говорит: «Сколько мы налетали?» Джок отвечает, что летели они на полном газу тридцать минут, а Гинсфарб ему говорит: «Ты что, разорить меня хочешь?»

III

Остальное почерпнуто из двух источников. Из того, что мы (земные жители, обитатели и оплот нашего маленького городка, не отличимого от десяти тысяч таких же неодушевленных сгустков человеческого существования, разбросанных по стране) видели сами, и из того, что нам объяснил во всех тонкостях человек, сам видевший свою одинокую, скользящую тень на маленькой, далекой земле.

Трое незнакомцев приехали на летное поле во взятой напрокат машине. Вылезая из нее, они переругивались глухими, возбужденными голосами, — летчик и красивый спорили с хромым. Капитан Уоррен говорит, будто спор шел из-за денег.

— Покажите мне их, — говорил Гинсфарб. Они стояли кучкой, красивый вынул что-то из кармана.

— Вот. Вот они. Видишь? — сказал он.

— Дай сосчитать, — требовал Гинсфарб.

— Пошли. Пошли, — прошипел пилот возбужденно. — Говорят тебе — деньги есть! Ты чего добиваешься, чтобы явился инспектор, отнял и деньги и аэроплан, а нас в тюрьму засадил? Смотри, люди ведь ждут.

— Вы меня уже раз надули, — сказал Гинсфарб.

— Ладно, — сказал летчик. — Дай ему деньги. Пусть берет, пусть берет и свой аэроплан. Только пусть заплатит за машину, когда вернется в город. Нас туда кто-нибудь подвезет, а поезд уходит через четверть часа.

— Вы меня уже раз надули, — повторил Гинсфарб.

— А сейчас не надуем. Пошли. Смотри, сколько людей.

Они двинулись к аэроплану. Гинсфарб, отчаянно хромая, но упрямо выпрямив спину, шел с трагическим, ледяным и оскорбленным выражением лица. Народу собралось порядочно: и деревенского люда в комбинезонах, и горожан — в темной толпе мужчин выделялись яркие платья женщин и молодых девушек. Мальчишки и несколько взрослых окружили аэроплан. Мы видели, как хромой вынул из кабины аэроплана парашют и веревочную лестницу. Красавчик подошел к пропеллеру. Летчик сел на заднее сиденье.

— Разойдись! — вдруг выкрикнул он. — Станьте подальше! Сейчас мы скрутим этой старой вороне шею.

Они трижды проворачивали мотор.

— У меня есть мул, дяденька, — сказал кто-то из деревенских. — Сколько заплатишь, если возьму на буксир?

Приезжие почему-то не рассмеялись. Хромой был занят подвязыванием лестницы к крылу.

— Не рассказывайте сказок! — сказала одна из деревенских. — Не такой он дурень!

В это время пропеллер завертелся. Казалось, он поднял в воздух стоявшего рядом мальчонку и сдул его, как лист. Аэроплан развернулся и побежал по полю.

— И не рассказывайте, что он летает, — сказала женщина. — Слава богу, не слепая. Вижу, что не летает. Вас надули.

— Погоди, — произнес другой голос. — Ему надо встать против ветра.

— А что, тут меньше ветра, чем там? — спросила женщина.

Но аэроплан полетел. Он повернул к нам носом; шум стал оглушительным. Когда он стал боком, не было впечатления, что он бежит быстро, только между колесами и землей появился просвет. Двигался он неспешно и, казалось, просто повис низко над землей. Но тут мы увидели, что земля и деревья уносятся из-под него с головокружительной скоростью; потом он задрал нос и рванул в небо с воем циркулярной пилы, впившейся в ствол дуба.

— Да нет же там никого! — сказала женщина. — Вы мне не рассказывайте!

Третий, красавчик в кепи, сел в автомобиль. Все мы отлично знали эту видавшую виды машину; хозяин давал ее напрокат всякому, кто вносил залог в десять долларов. Доехав до края поля, он повернул на взлетную дорожку и остановился. Мы снова поглядели на аэроплан. Он летел высоко, в нашу сторону; кто-то вдруг закричал тонким, сдавленным голосом:

— Вон! На крыле! Видите?!

— Неправда! — крикнула женщина. — Не