Шрифт:
Закладка:
— Да уж, — пробормотал Глеб, осматриваясь, — идея с кабаре точно отпадает. И с борделем тоже… Тут не трахаться хочется, а молиться…
Ну надо же — наконец-то в мире появились места, где тебе не хочется трахаться. Неужели взрослеешь?
Наконец мы вошли в просторную гостиную, стены которой тоже оказались изуродованными. Куда ни взгляни, повсюду болтались причудливые фигурки защитных оберегов и серебряные кресты — превращая стены в безвкусные стенды с какой-нибудь барахолки. Смотрю, Синод прямо-таки не поскупился. Зато теперь стало понятно почему: со всех сторон свисали крупные черные капли, словно зашел не в дом, а в пещеру со сталактитами. Стены будто сочились скверной, то ли плакали ею, то ли гноились. Еще более густая чернота окутывала дверь в кабинет хозяина, чьи окна мы уже видели с улицы.
В гостиной нас ждали двое. Однако ни один живой взгляд не ловил внимания так же быстро, как нарисованный взгляд холодных черных глаз. Темные волосы без седины, искривленные в подобии улыбки губы, острые высокие скулы, придававшие лицу хищное выражение. Над камином, потухшим сейчас — но я помню времена, когда он еще горел, — висел большой портрет хозяина дома, Григория Марковича Павловского собственной персоной, чьи черные глаза смотрели с навечно застывшим презрением. Последний раз я видел его лишь мельком около года назад, когда он приезжал с коротким визитом к брату, не удосужившись поздороваться больше ни с кем. Хотя с кем ему еще было здороваться? Больше он там никому не нужен.
Под портретом стояла черная ваза — единственное украшение каминной полки, которого раньше тут точно не было. Урна с горстью праха — все, что осталось от великого и ужасного колдуна.
— Приехали, — торопливо шагнул к нам ждавший внутри приказчик и протянул руку для приветствия.
Савелий был всего на пару лет младше почившего хозяина дома — слегка за сорок, максимум сорок пять. Сколько я себя помню, он всегда служил здесь приказчиком, вел дела. Хороший, ответственный, хозяйственный мужик. Каждый месяц он приезжал в Родное поле и привозил скверну для нас с Глебом — так что знал я его неплохо.
А вот мадам рядом с ним видел впервые. Аккуратный пучок из светлых волос, без единой выбившейся пряди, никакого макияжа, никакой улыбки, никакой попытки понравиться или произвести впечатление. В белоснежной блузе с голубым галстуком, белоснежной юбке ниже колена и белоснежном кителе с большим голубым крестом на левом плече — отличительным знаком Святейшего Синода. Но самым примечательным был взгляд, колючий и режущий, как канцелярский нож. Хотя вряд ли она вообще ходила дальше канцелярии.
— Мои соболезнования, — сказал Савелий.
Мы с Глебом молча кивнули.
— Что он с собой сделал? — нарушая повисшую тишину, спросил я.
— Повесился, — коротко ответил приказчик.
— Записку какую-нибудь оставил?
— Нет, — он мотнул головой, — мессир ни с кем не попрощался, — и снова вздохнул. — Мои соболезнования…
На пару секунд гостиную опять окутала тишина, которую затем нарушил выразительный женский кашель, требующий внимания.
— Позвольте, я вас представлю, — Савелий торопливо указал на незнакомку в форме. — Загорецкая Дарья Алексеевна, — следом коротко представил нас и пояснил: — Она наблюдатель от Святейшего Синода.
Хм. Иными словами, некоторое время чиновница будет жить здесь.
— И надолго, Дарья? — полюбопытствовал я.
— Дарья Алексеевна, — важно поправила она.
“По отчеству? — хмыкнул Глеб в моей голове. — А кто-то не треснет?”
Понять его возмущение несложно. На вид она была всего на пару лет старше нас — ей от силы двадцать пять, ну максимум двадцать семь — кто тут разберет. Но пафоса явно добавлял не возраст — взгляд как-то сам собой упирался в нашивку с голубым крестом на ее плече, которым она как бы невзначай повернулась к нам. Мало ли, вдруг еще не заметим.
— Я здесь, — продолжила мадам из Синода, — пока у дома не появится новый хозяин.
— Ну так мы приехали, — заметил я.
— Значит, вы — наследник? — спросила она, пристально вглядываясь в меня.
В связи с отсутствием подходящего наследника… Взгляд машинально упал на портрет. Как же ты все усложнил.
— Как видите, — ответил я.
— Тогда это для вас, — чиновница указала на журнальный стол.
На витом круглом столике, стоявшем перед камином между двух бархатных кресел, лежала толстая пачка писем, каждое из которых было адресовано лично мне. Надо же, никогда не видел столько корреспонденции: даже у дяди в кабинете столько за раз не лежало. И ведь копились не неделю и не месяц. С тех пор как стало известно о смерти хозяина дома, прошли буквально одни сутки, а уже все так подсуетились. Похоже, никто даже не сомневался, что я сюда заявлюсь.
Подойдя к столу, я вскрыл парочку конвертов. Везде одно и то же “уважаемый”, “досточтимый” — как же люди распинаются, когда что-то от тебя хотят. А они все хотели одного: купить этот дом.
— Уверена, там есть и достойные предложения, — подала голос чиновница.
— По-вашему, мы здесь, чтобы продать дом? — я отложил конверты.
— Мне не важно, кто будет новым хозяином, вы или кто-то другой, — по-канцелярски сдержанно произнесла она. — Лишь бы прекратилось это, — и выразительно показала на черные капли на стенах.
Кстати, отличное замечание.
— Откуда это здесь? — я повернулся к Савелию.
Он коротко рассказал, как нашел тело своего мессира, сочащиеся чернотой стены, запечатанные входы в кабинет хозяина и подвал, где, собственно, и рождается скверна. В общем-то, причина прорыва очевидна: колодец Темноты, главное богатство дома, оказался открыт. Не сумев ничего с этим сделать, Савелий вызвал Синод. Приехал отряд зачистки, но и они ничего не смогли. Только навешали оберегов, эвакуировали тех, кто жил поблизости, и поставили на въезде табличку.
— Чтобы успокоить дом, надо закрыть колодец, — подытожил приказчик. — Но это может сделать только хозяин.
Ага, как и открыть. Забавный момент.
“То есть перед тем, как он это с собой сделал, он спустился в подвал и открыл колодец? — заговорил Глеб в такт моим мыслям. — Зачем?”
Очевидно же: чтобы еще больше подгадить своему неподходящему наследнику. Последней записки он не
