Шрифт:
Закладка:
Вспомнилась сказка Олени. В ней фигурировала опасная Зима, которую победил Хозяин, но… Если он действительно дух, то вполне мог вселиться в девушку, а затем и в юношу. Тогда его действительно могли запереть…
— Я что правда размышляю, как сказка может быть реальностью? Севара, — обратилась она к себе строго, — тебе пора спать, а не мифами голову забивать! Если бы он существовал, то маги о нём знали бы!
Решив так, она отбросила тетрадь, задула свечу и укуталась в одеяло. День всё же вымотал, и глаза как-то сами по себе закрылись. А во сне явился и Ледяной замок, и чужак, заглядывающий в подёрнутые морозом окна, и родное лицо…
Лицо застывшее, неестественно бледное и гладкое, словно маска. Чёрные волосы будто каменные, сделаны из обсидиана и сплетены в сложные косы. А вокруг цветы, цветы… Их лёгкие лепестки поднимаются от ветра, кружат бабочками. И насыщенный аромат ударяет в нос.
Севаре семь зим, и она понимает — больше у неё нет мамы. Нет. Не будет её тихого пения и смеха, ласковых рук и объятий. Слёзы стекают ручьями по щекам. Плачет и папа. Глаза у него покрасневшие, он прячет лицо на бабушкином плече, а та нежно гладит сына по голове и что-то шепчет, а у самой тоже слёзы стоят пеленой. Она замечает взгляд внучки и мягко улыбается, стараясь приободрить.
Интислава белугой воет, уговаривая молчаливую теперь маму пробудиться. Её прижимает к себе Годияр. Брат плачет неслышно, только капли падают. Севара не может глядеть, выдерживать происходящее… Потому трусливо сбегает. А выходит из укрытия, когда потухает погребальный костёр, а небо становится алым, и Жнецы допевают песни. Их шляпы с широкими полями скрываются из виду, а сами они оставляют после себя шлейф от дыма, цветов и смол.
Первым, кого Севара видет, после того как выбралась из убежища в саду, — дедушка Шаркаан. Он сидит с прямой спиной, не растерявший былого величия и с появлением седины. В руках он держит причину маминой гибели — младенца. Тот ворочается и попискивает. Звук мерзкий пробирается в уши и царапает их. Севара ненавидит этот комочек больше всего на свете.
— Я дал ему имя, — говорит дедушка, почуяв внучку, замершую за спиной, — его зовут Яшар. Значит «живой».
— Пусть бы и умер, — зло откликается она.
— Молчи, бала. Мальчик не выбирал рождаться ему или нет, не выбирал он и обстоятельств.
Севара всхлипывает и дрожит, а дедушка хватает её руку, подтягивает поближе, чтобы обнять. От него пахнет металлом и раскалённым камнем.
Позже входит Годияр вместе с младшей сестрой. Он, тринадцатилетней мальчишка, повторяет слова дедушки, добавляя:
— Не вините его. Он наш брат.
Обе девочки подходят ближе, чтобы заглянуть в свёрток, в котором копошится махонький малыш. У него мамин разрез глаз, и папин цвет радужки. Голубые и яркие, в них отражается тусклые лампочки из кристаллов. На ощупь он тёплый и мягкий, но при том хрупкий, как хрусталь.
Проснулась Севара снова рано, щёки остались влажными. Она старательно утёрла лицо, чтобы никому не показать своей слабости. Заснуть не удалось, а череда картин из прошлого настырно лезла в голову. Вспомнился снова дедушка Шаркаан. Он умер в тот же год, что и мама. Ещё папа…
Он умер этой зимой. До ужаса нелепо — пьяным свалился с лестницы и разбил себе голову. Годияр тогда отъехал к сестре, недавно вышедшей замуж, а Яшар и Севара глядели, как расползалась лужа крови… Страшно.
Страшнее то, что все его дети вздохнули с облегчением. Плакали недолго, грустили ещё меньше. Даже бабушка, хотя и печалилась больше всех, а отпустила его, быстро вернувшись к привычному ритму. Траур они носили максимально короткий. Дольше всех его оставлял Годияр, который с отцом, кажется, имел самые плохие отношения.
Как-то в тихий вечер, когда они ещё не спорили о браке, Севара спросила, отчего он так долго держит траур. Брат признался, что ему жаль отца. Он был неплохим человеком, просто сломленным и глупым, раз так и не принял младшего сына.
Яшар же не расстроился вовсе. Папу он считал кем-то вроде сумасшедшего старика по соседству. Отцовской фигурой для него всегда был Годияр, которого он уважал и исполнял все его наказы. А когда старший брат ругал, то Яшар всенепременно прятался в объятиях Севары.
Она вздохнула и поднялась, прогоняя образы родных прочь. Бестолку печалиться, дел полно. Впрочем, близкие всё же напомнили о себе уже через пару отрезов.
Письмо из Песчаного Лога взбудоражило, особенно после неприятных снов, сотканных из воспоминаний. Однако, внутри ждала удивительная новость от младшей сестры: Севара скоро станет тётей.
Поздравления в ответе дались легко, она порадовалась тому, что Интислава не видит изумления на её лице. Конечно, здорово узнать о скором пополнении, но при том беспокойство не отступало — не рано ли? Сестра и так выскочила замуж едва то стало возможно — в шестнадцать зим, а тут ещё беременность. Однако, разумеется, главное, чтобы она сама была довольна, а судя по восторженному тону письма Интислава ощущала лишь счастье.
Глава 5. Скотий праздник
Дни неслись быстрее поезда. Наконец пришло извещение из банка, а вместе с ним и спокойствие хотя бы по поводу денег. Настало время оплатить долги и начать работу над поместьем. Ко всему прочему, стоило заказать личную магическую печать, чтобы как минимум не приходилось прокалывать палец для подписи документации каждый раз.
Домашние наконец расселились по отведённым покоям. Оленя теперь жила в горнице, через стену от хозяйской спальни. На первом этаже, за кухней, шёл узкий коридорчик, ведший к чёрному выходу во двор, в нём было четыре комнатки, три из которых заняли Забава, Неждан и дед Ежа. Четвёртая была отдана под кладовую.
Вся мебель заняла свои места: в столовой появился длинный стол и мягкие стулья, гостиная обзавелась, помимо диванчика у печи, креслами у окна, где поставили чайный столик. Заказанные шторы выстирали и развесили по обжитым комнатам. В прихожую перенесли раритетный шкаф, куда теперь можно было вешать верхнюю одежду.
Но самое главное — у Севары появился кабинет. Старый дубовый стол менять не стали, только передвинули к окну, в которое был виден двор и крыша над крыльцом парадного входа. Сидеть пока приходилось в
