был умерщвлен и похоронен отряд Бековича; это место «представляет в настоящее время груду глиняных развалин; никаких холмов, никаких кладбищ, которые бы напоминали собою грустный эпизод из истории наших военных действий с Хивой, нет».

А что касается Ходжанепеса, я подвергал сомнению это «никто никогда» и думал узнать его дальнейшую судьбу.

Есеке снова многозначительно поднял руку и подарил мне еще один рассказ — не почерпнутый из письменных источников, а сохранившийся в родовых преданиях, потому что даже пески огромной пустыни не могут замести память о том, что было…

Ходжанепес был сыном Союна, сына Хаджинияза, из рода ходжа туркменского племени абдалов, кочевавшего в ту пору на Мангышлаке. (Для стройности пересказа нужно тут же выдать ответ на вопрос, который я задал в конце разговора: о причинах, побудивших Ходжанепеса обратиться к Петру I.)

В самом начале XVIII века власть хивинского хана распространялась и на Мангышлак. Казахские адаевские племена платили ему дань за пользование пастбищами и колодцами, но свои родовые дела решали сами. Хивинский хан Ширгазы хотел упрочить свое влияние на туркменские племена, в том числе — и на абдалов. Ходжанепес к роду принадлежал знатному и влиятельному (по преданию, ходжа ведут свое начало от пророка Мухаммеда). Его обращение к Петру было вызвано стремлением уйти из-под власти Ширгазы, заручиться для этого поддержкой ак-падишаха, который и далеко, и не станет особенно вмешиваться в его, Ходжанепеса, дела.

Еще во время первой экспедиции он ходил в пески по поручению Бековича. Нашел Узбой, нашел место, где ближе всего вернуть Амударью в ее прежнее русло… Ходжанепес мог не сомневаться, какая участь ждет его, если он попадет в руки Ширгазы, что сделает хан с отступником, который доказал неверным путь в Хиву. Люди хана действительно рыскали в поисках Ходжанепеса, когда Бекович был уже разбит и погиб. Но не нашли.

Только очень немногим было ведомо, что Ходжанепеса укрыл в своей кибитке сердар хана — военачальник, родом тоже туркмен и тоже из племени абдалов. Сердар не одобрял образа мыслей и не был согласен с действиями Ходжанепеса. Сердар преданно служил хану. Но все же не настолько преданно, чтобы выдать ему сородича, своего брата по крови. Верные люди сердара, когда погоня за Ходжанепесом кинулась по всем направлениям, вывели его в безопасное место, где ждал под седлом конь — молодой, сильный, уже проверенный в походах.

Беглец, выбирая самые глухие тропы и дальние колодцы, вернулся на Мангышлак. Люди хана Ширгазы продолжали поиски, и ножи их были наточены на Ходжанепеса. Он канул в небытие.

Он исчез, но абдалы стали нежелательными людьми. С ними, боясь мести хана, не хотели кочевать по соседству, поддерживать отношения, выдавать замуж девушек за джигитов абдальского происхождения. Они были вынуждены откочевать южнее. А где находился Ходжанепес — по-прежнему никому не было известно, может быть, двум или трем аксакалам… И аксакалы — не то, что болтливые женщины. Они могут умереть, но и тайна умрет с ними.

Прошло двадцать с лишним лет после плачевной экспедиции Бековича, и неожиданно Ходжанепес вернулся к своему племени. Вернулся с семьей, с сыновьями. Было ему в ту пору больше шестидесяти. Все эти долгие годы он находился под покровительством персидского шаха, который всегда был рад оказать его врагам хана хивинского.

Даже если сам Ширгазы к тому времени умер, то своему преемнику он передал как завещание: Ходжанепес. Передал, что надо сделать с человеком, носящим это имя, если он посмеет объявиться. Какое-то время старый Ходжанепес пожил среди людей своего племени и радовался встрече после длительной разлуки. Но душа его не знала покоя. И он не был удивлен, когда к нему приехали хивинские посланцы. Старший сказал: «Хан хочет забыть старое и потому зовет тебя».

На сей раз Ходжанепес ничего не предпринял для своего спасения. Он-то хорошо знал, как умеет забываться старое и для чего призывает его хан Хивы. Может быть, ему надоело скитаться в изгнании. Может быть, он полагал, что если хан возьмет его кровь, то оставит в покое его племя и не станет впоследствии преследовать его потомство. Он ответил посланным: «У каждого человека своя судьба».

Он отправился с ними.

Люди хана сделали свое дело, едва отъехали по-нынешнему — километров десять от аула. Где-то в тех краях есть до сих пор могила Ходжанепеса. Существует, правда, и другой рассказ, — он умер своей смертью. Но это больше для самолюбивого утешения. Достовернее, что его убили.

— Может быть, на склоне лет он и в самом деле пожертвовал собой ради потомства? — спросил я у Есеке, когда рассказ достиг своего конца.

— Может быть, — ответил он. — Можно только гадать о причинах, а сказать наверняка ничего нельзя. А потомство действительно сохранилось, на целые века. Только совсем недавно — года два или три назад — род Ходжанепеса прекратил свое существование…

В Баутино умер старый туркмен Нурберды. Был он рыбаком. И на рыбкомбинате работал, но в последнее время это стало не под силу. Нурберды подошел к своим семидесяти годам. А сыновей после него не осталось… Кончился род Ходжанепеса, но осталась его история.

Я прощался с Фортом.

Прошел по белой от солнца, длинной и прямой улице — мимо одноэтажных старинных домов, мимо небольшой часовни с покосившимся крестом, мимо клуба, на крыльце которого устроились каменные львы — два, мимо двухэтажной школы…

Сколько здесь всего было… И не только в далеком прошлом. Дома с заколоченными окнами заставляли подумать о тех, кто уехал отсюда — после того, как на Мангышлаке нашли и начали разрабатывать большую нефть.

Впрочем, ведь и штаб разведки и освоения поначалу находился здесь, в Форте. И в память об этом остался большой квартал удобных коттеджей, пустых, непривычно тихих, в которых сегодня некому жить, потому что геологи, геофизики, нефтяники, строители ушли — в Актау, в Жетыбай, в Узень…

Улететь я должен был в 10.30, а улетел в 16.30. И хорошо, что улетел. Командир корабля — здесь ходит «Ли-2», оборудованный металлическими боковыми скамейками, на таком я уже давно не летал, — как только сел, сразу же заторопился с отлетом, а то, сказал, закроют эту чертову дыру.

Его можно было понять. Но у меня — после всего — возникло к этим местам совсем другое отношение.

Я прощался с Фортом.

И все же у меня было предчувствие, что это не последний мой приезд.

V

Тихий Каспий блестел вдали на солнце, и в неспокойном мареве суда, идущие в порт города Шевченко (не путать с Фортом, Форт отсюда в ста пятидесяти километрах к северу), можно было увидеть,