так же претерпевают изменения, вступая в отношения между собой, как и в логической структуре индоевропейского предложения. Между компонентами мысли, содержащейся в китайском предложении, устанавливаются такие же логические зависимости, какие возникают в строе мысли, воспроизводимой индоевропейским предложением. Однако и изменения компонентов мысли, и отношения между ними выражаются, как правило, не морфологическим изменением слов, а порядком их расположения и логическим ударением, которое является универсальным средством установления логических отношений между компонентами мысли. Этого не замечают ни Г. Хольц, ни А. Шлейхер. Кстати, вопреки бытовавшему ранее мнению, отношения между компонентами логической структуры китайского предложения могут выражаться также с помощью аффиксов и служебных слов[94].

Предикативное отношение и раскрывающийся через него процесс предикации, т.е. соотнесения мысли с действительностью, порождаются не особенностями строя предложения в индоевропейских языках, а диалектикой процесса познания, отражения объективной действительности в мыслительной сфере. Вторичность мышления по отношению к бытию, опосредствованный характер отражения бытия в мысли и, следовательно, опосредствованный характер отношения мышления к бытию определяют двучленность мысли, заключенной в предложении, и своеобразие отношения между ее двумя частями. Эта мысль образует наименьший мыслительный акт, наименьший самостоятельный отрезок мыслительного процесса. Такую мысль мы называем логемой.

Являясь опосредствованным отражением действительности, логема не может относить свое содержание непосредственно к предмету. Поэтому в ней выделяется часть, которая не просто отражает этот предмет, а выступает в качестве его «представителя» в мысли, его идеального «двойника». Этой части противопоставляется другая часть, которая содержит то, что мы относим к предмету, раскрывая одну из его сторон. Вторая часть должна всегда противополагаться первой так, как если бы она противостояла самому предмету. Благодаря этому первая часть и мыслится как «представитель» предмета, как его «двойник». Это значит, что мыслится ее соответствие самому предмету и существование последнего. Так как вторая часть противопоставляется первой, словно самому предмету, то мыслится и наличие отнесенности второй части к предмету, а следовательно, наличие отнесенности содержания логемы в целом к действительности[95].

Именно в силу рассмотренных особенностей мышления и возникает процесс предикации и, следовательно, предикативное отношение, а не под влиянием строя того или иного языка. Поскольку предикация и предикативное отношение являются неотъемлемой принадлежностью любого мыслительного акта, они должны иметь место в содержании предложений любого языка, а значит, и китайского. Попытки отрицать предикативные свойства предложения в каком-либо языке – свидетельство непонимания диалектики процесса познания.

Что касается объектных, атрибутивных и других отношений этого плана, то они представляют собой отражение предельно общих отношений самого объективного мира и, значит, должны наличествовать в семантической структуре предложений всех языков при правильном отображении объективных отношений.

Особый логический тип мышления Г. Хольц связывает с эргативным строем предложения и, следовательно, с теми языками, в которых имеется этот синтаксический строй. Г. Хольц полагает, что понятие субъекта действия, выражаемое не именительным, а эргативным падежом, не может быть центром логической структуры предложения, так как занимает якобы зависимое положение. Отсюда делается вывод об отсутствии логического субъекта при эргативном строе, что должно свидетельствовать об ином логическом построении мысли[96].

Такое заключение является результатом неразличения логических форм (логического строя мысли) и семантических форм (семантического строя) смыслового содержания предложения и иных языковых построений. Логический строй мысли один для всех людей, ибо он вытекает из природы человеческого познания, обусловлен потребностями познавательной деятельности человека и в конечном счете потребностями практики. Поэтому никакие особенности строя языков не могут изменить его[97]. Но на общечеловеческие логические формы наслаиваются семантические формы смыслового содержания языковых единиц, которые могут варьироваться в пределах одних и тех же логических форм в зависимости от особенностей конкретных языков, поскольку они обусловлены спецификой грамматического строя[98]. К логическому строю относятся не все формы мыслительной сферы, а только те, которые вытекают из особенностей процесса познания и являются необходимыми для него. Формальные видоизменения, происходящие в мыслительной сфере под влиянием специфических структурных свойств конкретных языков, носят национальный характер и не являются необходимыми для познавательной деятельности людей. Смешение тех и других форм ведет к серьезным теоретическим ошибкам.

Особенностью эргативной конструкции является не зависимое положение понятия, отражающего субъект действия, в семантической структуре предложения, а выявление особого содержания субъекта переходного действия в отличие от содержания субъекта непереходного действия.

«На глубинно-синтаксическом уровне в качестве эргативной типологии предложения следует рассматривать такую типологию, в рамках которой субъект переходного действия трактуется иначе, чем субъект непереходного»[99].

Особое содержание субъекта действия состоит в его специфическом отношении к действию: при переходном действии деятель не только совершает действие, но и направляет его на определенный объект, в то время как при непереходном действии деятель лишь осуществляет действие. В языках с номинативной типологией предложения такое различие отношения деятеля к действию в понятии субъекта действия не отражается. Налицо семантическое расхождение между языками, однако оно не связано с особым строем мысли в языках, с эргативным строем предложения: логический субъект и субъект действия – нетождественные категории, поэтому для предикативного отношения (т.е. отношения между субъектом и предикатом логемы, составляющего сущность мыслительного акта) особенности в содержании понятия о субъекте действия значения не имеют.

Смешивая логические и семантические формы мысли, Б. Уорф усматривает особый логический строй, отличный от логики индоевропейских народов, в мышлении американских индейцев. Из факта частого отсутствия противопоставленных друг другу подлежащего и сказуемого в семантической структуре предложения языков шауни, нутка и хопи он делает вывод об обычном отсутствии в мышлении соответствующих народов логических субъекта и предиката[100], как будто отсутствие какого-либо семантического элемента в смысловой структуре предложения может сделать его таким, чтобы оно не было высказыванием чего-то о чем-то.

Б. Уорф пытается поставить логический строй мысли даже в зависимость от морфологических особенностей языков. На том основании, что в индоевропейских языках с помощью существительных часто выражаются понятия, воспроизводимые в языке хопи с помощью глаголов (молния, волна, пламя) и наречий (лето, зима и другие обозначения времени), он делает заключение, будто индоевропейские народы опредмечивают события окружающего мира, лишая их подвижности, текучести, движения и развития. У людей, говорящих на индоевропейских языках, якобы возникает особый, предметный строй мысли, искажающий действительность, который несвойствен, например, американским индейцам, отражающим действительность более точно[101].

Когда в индоевропейских языках понятия о процессах, событиях, качествах, не являющихся предметами, выражаются с помощью существительных, никто не считает эти явления предметами (такими же, как столы, дома, деревья и т.д.), т.е. материальными вещами, обладающими самостоятельным существованием. Никакого мысленного искажения мира здесь не происходит. Возникает лишь особая семантическая форма отражения явлений вне их отношения к