– Чтобы привязать зятя к своей дочери. Через три дня зять надевал приготовленное для него новое кимоно и подносил тестю и тёще рисовые лепёшки – мика-но моти.

– Надеюсь, что на этом его лафа заканчивалась? – не скрывая надежды, спросила Мирослава.

– Как сказать, – хмыкнул Шура, явно передумав продолжать свой рассказ об обычаях Японии.

Пояснил он это так:

– Я вижу, что до готовности погрузиться в глубины японской истории вам ещё расти и расти.

– Нам бы в глубины своей истории погрузиться, – согласилась с ним Мирослава.

– В таком случае, – оживился Наполеонов, – я лучше вам песенку спою. – Гитара уже лежала рядом с ним на диване, куда он пересел сразу же, как убедился в тщетности попыток съесть ещё хоть что-нибудь.

– Надеюсь, песня будет не про средневековую Японию? – спросила Мирослава.

– Нет. Она будет про женское коварство и страстную мужскую любовь.

– Звучит интригующе, – проговорила Мирослава с иронией и всем своим видом продемонстрировала, что готова внимать доморощенному барду.

Наполеонов решил не обращать внимания на иронию подруги, ласково пробежал пальцами по струнам и запел:

– Диана-красотка! Какая походка!

Диана к тому же хитра и умна,

И взором притворно ласкающим кротко

Диана всех сводит в округе с ума.

И вьются мужчины, и млеют от лика,

Подобного тихому свету луны.

И шепчут в восторге они:

«Луноликая, Тебе все достоинства мира даны.

Так смилуйся же! прояви благосклонность!

И милым своим хоть разок назови!

Возьми! Не отвергни, лаская, бездонность

Переполняющей сердце любви!»

Но нет, не слетает ответ долгожданный

С Дианиных полных волнующих губ!

Томятся влюблённые в лоне страданья,

Не зная о том, кто красавице люб.

Хотя на поверхности брезжит отгадка —

Только собою она занята,

И наблюдать до чего же ей сладко,

Как лишает рассудка её красота!

– Неплохо, неплохо, – сказала Мирослава, когда он закончил петь, и спросила: – А кто эта Диана?

– Никто, – ответил Наполеонов, – просто героиня песни.

– А… – протянула подруга детства.

Морис же сидел с непроницаемым лицом и явно думал о чём-то своём.

«Чего это с ним?» – недоумённо подумал Шура.

Ответ на свой вопрос он получил, когда пришло время ложиться спать. Шура отправился на боковую первым, сославшись на то, что завтра ему рано вставать.

Морис нагнал не ожидавшего ничего плохого Шуру в коридоре и ухватил его за руку чуть ли не железной хваткой.

– Ой, больно! Ты чего! – воскликнул Наполеонов удивлённо.

– Ничего! – рассерженно проговорил Морис. – С какой стати ты плёл полвечера про японскую тёщу, прекрасно зная, что никакой тёщи у меня не будет?

– Не будет, если ты женишься на Мирославе, – расплылся Шура в улыбке от уха до уха.

Морис взял следователя за плечи и хорошенько встряхнул:

– Ты прекрасно знаешь, что ни на ком другом я никогда не женюсь!

– Эй, поосторожней! Заладил – прекрасно! Прекрасно! Ты, дылда, своей медвежьей хваткой сломаешь меня!

– Переломлю пополам! – пригрозил Морис.

– Ладно, чего ты завёлся, – примирительно проговорил Шура и спросил: – Чем тебе Виктория не нравится?

– При чём тут Виктория? – растерялся Миндаугас и ослабил хватку.

– Как при чём? – обрадовался Наполеонов, освободился от рук Мориса, притворно поморщился, потирая свои предплечья.

– Я тебе задал вопрос, – напомнил о себе Миндаугас, – при чём здесь Виктория?! Она же приходится Мирославе тёткой!

– И что, что тёткой? Тебе слабо заменить тёщу тёткой?

– Так не бывает!

– Ой! Всё когда-нибудь случается в первый раз! Сделаете на свадьбе Викторию посажённой матерью Мирославы! Вот тебе и готовая тёща!

– Наполеонов! Я тебя придушу!

– Ну что ты, дружок, – хихикнул Шура, – я тебе ещё пригожусь!

И пока Морис раздумывал над его словами, Наполеонов быстро поднялся по лестнице и скрылся в отведённой ему на постоянной основе комнате, которая так и называлась «Шурина».

«Вот ловкач», – подумал Морис, махнул рукой и вернулся в гостиную.

– Ты чего так долго? – спросила Мирослава.

– Да так, обменялись с Наполеоновым аргументами.

– Я даже догадываюсь, какими именно, – усмехнулась Мирослава, и Морис невольно склонился над чашкой с остывшим чаем. – Ладно, не бери в голову, – сказала она и ласково коснулась его руки своими длинными пальцами.

Сердце Мориса подпрыгнуло в груди и замерло на мгновение.

Через приоткрытое окно стало слышно, как шумят листья в саду.

«Ну вот», – подумал кот Дон, спрыгнул с дивана и, вильнув хвостом, выскользнул за дверь гостиной.

Глава 8

На следующее утро рано раздавшийся звонок стационарного телефона разбудил Мирославу.

«Сколько раз говорила, что на ночь надо отключать телефон», – сердито подумала она и, перевернувшись на другой бок, снова закрыла глаза. Лежащий рядом Дон придвинулся поближе и сладко засопел ей в самое ухо.

Мирослава машинально погладила кота и стала засыпать. Как вдруг раздался тихий, но настойчивый стук в её дверь.

Она не стала спрашивать, кто там, так как прекрасно знала, что быть за дверью в эту пору в её доме некому, кроме Мориса Миндаугаса.

– Придушу, – тихо сказала она.

– Вы не спите? – обрадовался он.

– Морис! У тебя есть совесть?

– Есть, – заверил он.

– Тогда отойди от моей двери! Я спать хочу.

– Понимаете, – проговорил он виноватым голосом, – тут мать звонит.

– Мать?! – подскочила она на кровати. – Что случилось?

– Она говорит, что дело серьёзное.

– Что же ты не расспросил?! Тебе, наверное, надо лететь домой!

– К кому домой? – растерялся он.

– К тебе! Что с тобой?!

– Простите, я не понял.

– Это я, кажется, не поняла, – начала догадываться Мирослава. – Ты о чьей матери говоришь?

– Она представилась Ириной Аркадьевной Крапивиной и сказала, что её сын в беде.

– Понятно, чья-то мать и чей-то сын. В следующий раз говори по-русски.

– Я и так не по-литовски сказал, – обиделся он.

– Но я-то подумала о твоей матери.

– Простите.

– Прощаю. Теперь отойди от двери!

– Но что мне сказать Ирине Аркадьевне Крапивиной?

– Только то, что она может приехать к двенадцати часам дня.

– Мы могли бы принять её пораньше, – робко заметил он.

– Хорошо! – рявкнула она. – Пусть приезжает к одиннадцати! И ни минутой раньше! А если сию же минуту ты не отойдёшь от двери, то я её распахну сама. И заметь, я голая!

– Уже ухожу, – торопливо проговорил он.

Мирослава довольно хмыкнула и, закрыв глаза, тотчас заснула.

Проснулась она ровно в восемь утра. Выспавшаяся и в хорошем настроении. Полдевятого спустилась вниз.

Морис ждал её на кухне.

– Завтрак готов, – проговорил он и оторвался от книги,