часов, потом и рабочий день подошел к концу. Заявился Крячко – измученный, но довольный, с пачками отксерокопированной документации.

– Все-таки, Лева, Лилечка женщина умная, – поведал он, причесываясь. – И горячая…

– Ишь ты, старый ловелас, – пожурил друга Гуров. – Как не совестно кружить голову почтенной женщине?

– Что за глупости. Я без всякой задней мысли! – заявил Крячко. – У нас исключительно дружеские отношения. К тому же она и так уже двух мужей похоронила, не хочу быть третьим. Между прочим, один из ее мужей трудился проректором.

– Серьезная дама. Вижу, ты с богатым уловом.

Станислав не без гордости положил пухлую папку на стол:

– А как же.

– Это что же, судя по объемам, то самое полное жизнеописание из шкафа?

– Все, да не все нам пригодится. Родился-крестился, копии доков о школьном образовании, списки сокурсников – это я оставлю на потом, пусть полежат, авось пригодятся. А вот что касается наших запойных дел…

– Ну, ну?

– Лилечка была совершенно права: первая госпитализация в связи с алкоголизмом в самом деле имела место на шестом курсе, в этой же связи последовал перевод на заочное отделение, сдавал экзамены и защищался в особом порядке. Потом, очевидно, ремиссия, почти десять лет в завязке (подчеркиваю: десять, пусть и почти). На заочке же учился в аспирантуре, защитил диссер, сразу стал доктором, преподавал, ездил по симпозиумам, в том числе и заграницам, написал несколько монографий, которые были тепло приняты, ну и так далее.

– Жена, дети?

– Никого и ничего. Полный и безоговорочный ноль.

– Как насчет нетрадиционной ориентации?

– Да кто же его разберет. Равно как и неясно, что произошло между ним и папой. А взбеленился папаша до того жестко, что даже ноутбук и карточку, на которую пенсия по инвалидности капала, отобрал. Ну это так, к слову. Официальная версия: вылетел за аморалку. И отправляется доктор юридических наук на самое дно жизни, участковым в уездный город Т.

– Здравствуйте, – протянул Гуров. – И этот Даня туда же. Там что, медом намазано?

– Вряд ли. Но туда. И, видимо, вообще ничего не заладилось, как говорит Лилечка. Вторая госпитализация последовала вскоре после перевода.

– И тоже по поводу алкоголизма?

– Не только. Насколько я понял, прибавилось некое психическое расстройство – Лилечка в этом вопросе была несколько невнятна. Возможно, потому, что Счастливый-младший пропал из поля ее зрения, то есть из академии.

– И Лилечка не в курсе, по какой причине папа взбеленился?

– Не в курсе, и это с горечью признает. Пришлось дать клятву, что сообщу причину, как только ее выясним.

– Но адрес клиники, откуда он исчез, она наверняка знает?

– Знает. Но есть кое-что получше адреса, – заявил Крячко и выложил на стол внушительную стопку документов, оказавшихся ксерокопиями договоров на медицинское обслуживание, с актами и оплаченными счетами. Оплаченные суммы можно было охарактеризовать одним словом: запредельные.

– Это-то откуда?! – подивился Гуров. Друг не переставал его удивлять.

– Как откуда? Пан Ректор бережливый тип, надо же возврат оформить, хотя бы что-то получить, – ухмыльнулся Станислав. – Лиля собирала документы, ксерокопировала, я и прихватил. Вот у нас поэтому есть и договоры, и счета, и лицензии, ну и медицинские доки с картами так, прицепом идут.

– Станислав Васильевич, вы беспредельщик.

– Не без этого. Ибо, как говорили древние: человече! аще хочеши выиграти, загляни в карты соседа, ибо в свои всегда заглянуть успееши.

– И что у нас в картах соседа?

– О, куча интересного, и, во-первых, диагноз, от первой госпитализации до последней. Эф – тридцать один и эф-десять, два, три-три.

– Эф-десять – это точно алкоголизм, – заметил Гуров, – а эф – тридцать один – это что?

Крячко постучал костяшкой пальца по ксерокопии документа, набранного мелким шрифтом:

– Тут расшифровка для клиентуры есть. Маниакально-депрессивный психоз. А эф-десять – «алкогольная терапевтическая ремиссия со стойким психопатологическим расстройством при формальных установках на лечение и на трезвость».

– Сколько же у него личностей под одной черепушкой? – задумался Лев Иванович.

– Хорошо, что нам только одна нужна, – хмыкнул Крячко. – Держи вот, оставляю тебе все нажитое, а сам отбываю пока домой. По хозяйству тоже надо кое-что успеть.

…Давно стемнело, в коридорах царила полная тишина, а Лев Иванович все изучал папку по Счастливому-младшему, пытаясь вникнуть в это весьма странное собрание документов.

Пока было ясно лишь одно: если когда-нибудь кто-то возьмется писать биографию Даниила Олеговича, то ему придется несладко. Путь его был тернист, а описание дискретно.

Первая треть жизни – это блестящий базис, пусть и со справкой об инвалидности, отличные характеристики, золотая медаль, грамоты и дипломы, блестящие результаты олимпиад. Вот фото при поступлении в институт – красивый мальчик, аккуратная прическа, классический костюм, прямой, открытый взгляд, лицо с плаката о счастливом студенчестве.

Вторая треть – не менее блестящее продолжение первой части. Сплошные «отл.», красный диплом. Список сокурсников, среди которых присутствовала масса фамилий, по-настоящему стоящих упоминания: выдающиеся правоведы, адвокаты и прокуроры, не только практики, но и теоретики, разрабатывающие глубокие и полезные концепции.

«Дурное влияние исключаем сразу», – отметил про себя Гуров, изучив этот список.

Далее – аспирантура, превосходные результаты диссертации, восторженные отзывы, в том числе на иностранных языках. Вот и положительное решение диссертационной комиссии. Да, Лилечка поведала чистую правду: комиссия не ограничилась присуждением Даниилу степени кандидата, она подала ходатайство выше, в министерство, представить тот же диссер и на докторскую степень.

«Если судить по документам и с точки зрения профессиональной деятельности, то все не просто гладко, а прямо-таки блестяще», – размышлял Лев Иванович, изучая эту то ли историю успеха, то ли болезни.

Что касается последней трети жизни… Вот фото, отражающее отличную от предыдущих двух третей картину. Куда менее радужную. Красивые глаза – точь-в-точь как у рублевского ангела, – заметно заплыли и запали, левый угол рта настырно лез вниз, удлинялась крупная складка у носа, кончик которого опускался, а ноздри расширялись, придавая лицу курьезное, если не сказать идиотское, выражение. Всклокоченные нестриженые патлы забраны в небрежный хвост. Даниил выглядит так, как будто фото нормального человека намеренно портят, искажают, словно кто-то задался целью сделать из портрета гнусную пародию, при этом с издевательской скрупулезностью сохранив характерные, узнаваемые черты.

«Да ну, не может быть. Нормальный человек, к тому же с особенностями развития, то есть привычный к порядку, режиму, выдающийся ученый, не мог безо всякой причины спиться до такой степени, да еще в столь короткие сроки. Что ж с тобой стряслось, бедняга? Как это низко ты пал, блестящий ты наш?»

Зазвонил телефон.

– Привет, господин полковник! – проворковала Мария. – Ты сегодня домой собираешься? А то я уже спустила в канализацию мясо по-бургундски, вылила все шампанское и дорезаю