Но что же тогда случилось сейчас… Почему опять? И почему так судорожно и болезненно замирает сердце при мысли, что он там, все еще ждет меня. Злится, хмурится, сжимает руки в кулаки, но упрямо ждет.

Кэт дома все еще нет. А я открываю бутылку вина и выпиваю залпом бокал. Горячий жар проносится по телу вслед за влитым алкоголем. Становится легче. Или я просто хочу в это поверить.

— Тимур Старцев, — шепчу я, — как же я тебя ненавижу.

Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Мысленно десятки раз повторяю я. Чтобы поверить, чтобы убедить саму себя.

Моя жизнь вновь похожа на руины. А я опять в обнимку с вином и разбитым сердцем. А он… действительно монстр без души. Ведь только такой сможет дважды, так беспощадно, уничтожать и ломать.

Глава 8. Вера

Утром я просыпаюсь, наполненная решимостью и злостью. Почему-то уверенная, что не должна позволить Денису обанкротиться. Он так много сделал для меня. Я больше не злилась даже за этот грубый секс в кабинете. Я и тогда, и сейчас считала, что заслужила. Наверное, неправильно было так думать, но мыслить иначе сложно. Я ведь, правда, виновата перед ним. Сильно. И причинила ему такую огромную боль не заслужено.

Да уж, глупее меня не существовало никого на свете. Дважды в одну реку. Дважды на те же грабли. Опять измена. Опять со Старцевым. Опять без перспектив. И я снова с разбитым сердцем. Как там меня назвал Смолянов? Глупая, глупая мышка.

В обед я сажусь на сапсан до Питера, решая, что нужно сделать еще одну попытку поговорить с мужем. И делать еще столько попыток, сколько понадобится.

К нашему дому я опять подхожу с щемящим чувством. Сложно объяснить, что это за ощущение. Так действует на тебя место, вещь, человек, которые хранят слишком много воспоминаний. Что-то глубоко пронзительное внутри сжимается, болезненно, резко, по-настоящему. От понимания, что это где-то в прошлом. От осознания, что и вернуться никак, и забыть невозможно, и отпустить не получается.

Я вновь поднимаюсь по лестнице вместо лифта, оттягивая момент встречи. Может быть, моего мужа нет дома, но навряд ли. Я видела его машину на паркинге.

Решаю в этот раз не открывать своими ключами, а позвонить в звонок. Я уже не хозяйка в этом доме. И даже не желанный гость.

Дверь распахивается, и я удивленно смотрю на… Веру.

Она в легком, шелковом халате, который придерживает, чтобы тот не разъехался. Смотрит большими глазами не меньше меня удивленная неожиданной встречей.

— Вера? — вопросительно, недоуменно.

Она вдруг передергивает плечами и растерянное выражение покидает ее лицо. Вера щурится, с какой-то ядовитой злостью меня оглядывая.

— Зачем пожаловала?

— А что ты… что ты тут делаешь? — все еще недоуменно смотрю на нее.

— А это теперь не твое дело. Все, ариведерчи.

Она пытается захлопнуть дверь, но я ловлю ее, и встаю так, чтобы у нее это не получилось.

— Я не к тебе, — хмурюсь.

— А он тебя не ждет. И не хочет видеть, — ядовито, зло.

— Почему ты так разговариваешь? — растерянно спрашиваю. — Мы же были подругами…

— Подругами? — она хрипло смеется. Надсадно, невесело. — А что ты обо мне знаешь, подружка? Сколько мне лет? Когда у меня день рождения? Как зовут мою маму? Какой мой любимый фильм? Хоть что-то, а?

Я молчу, начиная понимать, к чему она ведет.

— Подругами… — с усмешкой повторяет она. — Да, ты конченая эгоистка. Тебе ведь ни до кого нет дела. Он… он все для тебя, а ты, придурочная, что сделала? Променяла его на что? На кого? На того, кто ноги об тебя вытрет, перешагнет, плюнет и забудет?

Я вздрагиваю, сжимаюсь. Он правдивости всего сказанного. От того, что впервые за долгое время, я вижу не только себя в центре всей этой драмы. Мир перестает на мгновение крутиться вокруг меня и моих чувств.

Я вижу, как ядовитая, болезненная гримаса искажает черты лица Веры. И признаю, что была недостаточно хорошим другом для нее. Наверное, мы действительно были лишь знакомыми. Общались только на работе, и почти никогда — за пределами. Мне всегда была так комфортно. Мне не мешало это называть ее своим другом, а вот ей… Ей, видимо, мешало.

Для нее я все делала недостаточно. И сложно было понять, кто прав и кто виноват в сложившейся ситуации.

— А когда ты уехала… ты хоть что-то мне сказала? Позвонила, может, и предупредила: “Эй, Вер, тут у меня такооое”. Нет!

Она все продолжала и продолжала, не могла остановиться. Выплескивала все накопившее на меня, разбрызгивая ядом.

— И это дало тебе право спать с моим мужем? — вдруг резко и неожиданно даже для самой себя, оборвала ее.

Она замолчала, хлопая глазами. А я внезапно поняла, что вся эта желчь и весь этот яд лишь потому, что она хочет оправдаться, чувствует вину. Ей проще так — сделать меня виноватой, выставить плохой. Пусть так, мне все равно.

Да, в чем-то она права. Я могла бы быть ей другом получше. Но ведь не обязана была. Мы были коллегами. Могли поговорить по душам. Пожаловаться, спросить друг у друга совета. Но глубокая привязанность не образуется потому что надо. Она появляется между людьми сама собой. Редко, но метко. И вот с ней у нас этой глубокой привязанности не возникло. По крайне мере, я к ней ничего подобного не испытывала. Да, она была мне по-своему важна, но не более того.

— Так это же ты… ты первая, — тихо, гневно.

— И что? Это дало тебе на что-то право?

Я отодвигаю ее, растерявшуюся под моим неожиданным хладнокровием. Я и сама от себя не ожидала такого поведения. Прохожу внутрь.

В квартире в этот раз относительный порядок. Кое-где разбросаны вещи, женский лифчик. Необычно, непривычно. Денис ведь такой педант и блюститель порядка.

— Его нет, — раздается тихий голос позади.

Смотрю на Веру. В ней больше нет ни желчи, ни яда. Она будто сдулась, растеряла всю свою воинственность.

— Он много пьет. Из-за тебя, — обвиняет, но не агрессивно, а горько. — Опять ушел…

— А ты?

— Что я?

— Не можешь остановить?

— Дура ты, Сашка. Он же тебя любил. Да и любит. Разбитое сердце другой бабе так легко не вылечить. Если вообще можно вылечить…

Почему-то она мне сейчас кажется такой родной. На минуту забываю и весь ее злой монолог, и всю желчь, и что она спит с моим мужем. Мудрая