Женщины заговорили наперебой. Шари Вадаш едва успевала переводить. Смысл их взволнованных высказываний был таков. Думать нечего и некогда, собирать детей надо сегодня же. В крайнем случае завтра. А помещение уже приглядели в 7-м районе. Это большое четырехэтажное здание, владелец которого бежал с немцами. Там стояла советская воинская часть, и дом приведен в полный порядок.

— Ну и забирайте его на здоровье!

— На дом претендуют попы, — возразила Шари. — Они говорят, что хозяин завещал им свою частную собственность, и если хозяин не вернется, то дом перейдет к духовной семинарии католической церкви. Дом и семинария находятся в одном дворе. Нас, женщин, туда и близко не подпускают, говорят, что своим присутствием оскверняем территорию.

— Кто же это сказал, если вас даже и близко не подпускают? — улыбнулся я.

— Привратник через окошечко.

— А есть там другой вход, помимо двора?

— Раньше пользовались главным входом с улицы, но теперь он закрыт.

Я понял, что женщины уже продумали и предусмотрели все. Мне оставалось только принять решение. И уж конечно, в пользу беспризорных детей. Принять другое решение я не мог и не хотел, и как комендант, и просто как советский человек. Тем более что в памяти еще не стерся тот случай возле Эстергома, когда мы под огнем врага переправлялись по льдинам через Дунай, а святоши в черных сутанах послали на колокольню фашистского пулеметчика. И тут вот берут под крылышко имущество вражеского приспешника. Затронешь их — поднимут шум на весь мир, пожалуются папе римскому, своим западным покровителям.

«Была не была, пусть жалуются, — подумал я. — Судьба детей для нас важнее!»

Мы тут же решили создать бригады из четырех — шести человек, в которые войдут женщины, представители Венгерской компартии и советские бойцы. На последнем мои гостьи настаивали особо. Они рассказали, что беспризорные прячутся от взрослых в трущобах и выходят только на голос русских солдат. Дети знают, что солдаты жалеют их и кормят возле кухонь.

Бригады начнут обход на рассвете, чтобы застать ребят в подвалах и на задворках, где они проводят ночи.

Подготовку помещения и подбор обслуживающего персонала взял на себя Союз женщин. На прощание Шари Вадаш попросила меня завтра же навестить их и оказать помощь. Я согласился.

Проводив гостей, я выяснил, что в выбранном ими помещении размещается небольшая команда, охраняющая армейский склад. К утру команда перебралась в другое место.

* * *

Следующий день выдался теплым и солнечным. Покончив со срочными делами, я пригласил несколько сотрудников комендатуры поехать со мной к нашим подшефным. У здания, отведенного для детей, мы застали двух репортеров и фотокорреспондента. Они расхаживали по двору, щелкали аппаратами и что-то записывали. В окнах виднелись ребячьи головки. А во двор привозили все новых и новых беспризорников.

Увидев советских офицеров, дети подняли невообразимый шум. Грязные, бледные, истощенные, в лохмотьях вместо одежды, ребятишки выглядели так, что у меня защемило сердце.

Прежде всего их требовалось накормить. А никаких продовольственных запасов не было. Со временем можно что-то придумать, но ведь дети хотят есть сейчас... 

Яркое солнце, заливавшее двор, проникало сквозь окна общежития семинаристов. Видны были ряды аккуратных кроватей. А почему бы не зайти в семинарию? Пусть католическая церковь внесет свою лепту в спасение беспризорных. Это поистине святое дело! Тем более я знал, что венгерские церковники располагали в то время огромными средствами. Семинария без труда могла выделить необходимые детям продукты.

Вместе со мной отправились и журналисты. Встретил нас ректор. Не поинтересовавшись целью нашего прихода, он начал расхваливать жизнь и быт семинаристов, сказал, что большую заботу о них проявляет церковь. Мы осмотрели спальню. Новые одеяла, белоснежное постельное белье, коврики над кроватями: везде чистота и блеск, будто и не проходила через город война.

В столовой как раз накрывали завтрак. В специальных хлебницах лежали ломти белого, хорошо пропеченного хлеба. Заметив мой любопытный взгляд, ректор похвастался, что хлеб они выпекают сами и делают это очень хорошо. На столах виднелись тарелки с салатом и красным перцем, в кухне готовился мясной обед. На всем лежала печать сытого благополучия. А за стеной — умирающие от голода дети... Вот оно равенство перед богом, которое так рьяно проповедуют служители церкви!

Ректор начал просить, чтобы комендатура никому не разрешала занимать дом, брошенный бежавшим хозяином. По духовному завещанию это здание, дескать, принадлежит теперь семинарии. Зачем советским властям создавать себе неприятности, вступать в конфликт с церковью?

Не ответив ректору, я пригласил его выйти со мной во двор. В одно мгновение нас окружили детишки, похожие на скелеты. Ректор тут же попытался уйти. Пришлось напомнить, что духовному отцу не подобает бегать от своей паствы.

Хоть и неохотно, он все же вошел со мной в здание. В комнатах и коридорах прямо на голом полу лежали сотни истощенных ребят. Многие больны, но у обслуживающего персонала не хватало даже кружек, чтобы напоить их.

Жутко было смотреть на эту картину. Я знал, что проклятая война породила много сирот и в нашей стране. Но у нас ни один малыш не остался за бортом жизни. А здесь, в Будапеште, дети были брошены на произвол судьбы бежавшими на запад фашистскими властями. О сиротах беспокоились только венгерские коммунисты, но партия не имела ни материальных ресурсов, ни продовольствия.

То, что мы увидели, «проняло» даже меня, бывалого фронтовика. А вот ректор семинарии, служитель церкви, остался невозмутимым.

Шари Вадаш повела нас на кухню.

— Снимите пробу обеда, — с горькой усмешкой сказала она.

В котле что-то кипело. Половником, принесенным из дому, повариха зачерпнула из котла. Там оказалась чистая вода, даже без соли.

— Кипяток, — сказала Шари. — Это все, что у нас есть.

Я предложил ректору отведать этого «обеда», но он отказался.

— Вы и теперь настаиваете, чтобы детей выбросили на улицу, а помещение отдали семинарии? — не удержался я.

— Порядок есть порядок, — уклончиво ответил он. Голос звучал сухо и недовольно.

— И вы не считаете своим долгом помочь умирающим детям?

— Наше дело — уберечь человека от греха, спасти его душу. А мирская суета — это для властей придержащих...

— Значит, спасение венгерских детей — обязанность советской военной комендатуры?

Ректор выразительно пожал плечами. Но я не думал отступать.

— У вас в кладовой много старых одеял, матрацев