— Ты здесь, чтобы попытаться убедить меня, что я зря трачу свою жизнь, живя в старом доме? — спрашиваю я, бросаясь в кресло-качалку у окна и ставя ноги на табурет.

В таком же, как у моей прабабушки, меня обычно преследуют.

Сидя в этом кресле, я вспоминаю прошлую ночь, жуткую записку и ответы на два вопроса полицейского, прежде чем он сказал, что сохранит ее для улик и составит отчет.

Пустая трата времени, но, по крайней мере, полиция будет знать, что это была нечестная игра, если я окажусь мертвой где-нибудь в канаве.

— У меня сегодня день открытых дверей в городе. Я решила заехать и увидеть тебя заранее.

А. Это все объясняет. Моя мама не стала бы ехать целый час, чтобы навестить меня только для того, чтобы устроить чаепитие и поиграть в доброту. Она была в городе, поэтому решила прийти прочитать мне лекцию.

Хочешь знать, почему поместье Парсонс заслуживает того, чтобы его снесли, Аделайн? — спрашивает она, в её тоне сквозит снисходительность. Она говорит так, будто собирается меня учить, и внезапно я чувствую себя очень настороженной.

— Почему? — тихо спрашиваю я.

— Потому что в этом доме погибло много людей.

— Ты имеешь в виду пятерых строителей во время пожара? — спрашиваю я, вспоминая историю, которую бабушка рассказывала мне в детстве о том, как поместье Парсонс загорелось и погибло пять человек. Им пришлось разобрать обугленные кости и начать все заново. Но призраки тех людей все еще живут — я просто знаю это.

— Да, но не только они.

Она пристально смотрит на меня, пока моя нерешительность усиливается. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть в окно рядом со мной, размышляя о том, стоит ли мне заставить ее уйти сейчас. Она собирается сказать мне что-то судьбоносное, а я не уверена, что хочу это услышать.

— Тогда кто еще? — наконец спрашиваю я, приковав взгляд к маминому блестящему черному Лексусу, припаркованному снаружи. Шикарный. Настолько шикарный, что это кажется издевательством. Разительное отличие от этого старого дома, как будто говорит, что я лучше тебя.

Работа агента по недвижимости хорошо оплачивается. Когда я родилась, она хотела быть мамой, сидящей дома. Но с учетом того, что с возрастом наши отношения испортились, эта идея отпала, и она решила стать одним из лучших продавцов в Вашингтоне.

Честно говоря, я горжусь ее достижениями. Мне бы только хотелось, чтобы она чувствовала то же самое по отношению к моим.

— Твоя прабабушка, Джиджи, — объявляет она, вырывая меня из моих мыслей. Моя голова поворачивается к ней, шок пронизывает меня. — Она не только умерла в этом доме, Адди, но и была убита здесь. — Я не смогла бы удержать свой рот закрытым, даже если бы попыталась.

Я подпрыгнула вверх, и кресло-качалка резко ударилась о стену позади меня.

— Она не убита, — отрицаю я. Но если моя мать хоть что-то из себя представляет так это то, что она не лгунья.

Бабушка часто говорила о Джиджи. Ее мать была всем ее миром. Но она определенно никогда не говорила мне, что Джиджи была убита. Я лишь однажды спросила о ее смерти, и бабушка лишь сказала, что она умерла слишком рано. После этого бабушка замкнулась и больше ничего не говорила.

В то время я была слишком молода, чтобы задумываться об этом. Я просто решила, что она все еще страдает, и оставила все как есть. Мне и в голову не приходило, что смерть Джиджи была трагической.

Она вздыхает.

— Вот почему у твоей бабушки всегда была эта странная… одержимость поместьем. Она была молода, когда это случилось. Ее отец, Джон, больше не хотел иметь ничего общего с этим местом, но бабушка закатила самую большую в мире истерику и заставила его остаться в доме, где была убита его жена. — Она взглянула на меня, заметив на моем лице умиленное выражение от ее оскорбления. — Это были слова моего дедушки, а не мои. По крайней мере, насчет истерики. В любом случае, как только она стала достаточно взрослой, он отдал его ей и съехал, а она продолжила жить в поместье, как ты уже знаешь.

Я снова стою лицом к окну, по стеклу бьется зарождающаяся гроза. Через несколько минут начнется ливень. Раскаты грома достигают крещендо, а затем громкий треск сотрясает фундамент дома.

Это полностью соответствует моему настроению.

— Тебе есть что сказать? — толкает она, ее глаза сверлят дыру в моей голове.

Я беззвучно качаю головой, пытаясь найти ответ. Мой мозг онемел от связных мыслей.

Нет слов.

Абсолютно нет слов, чтобы описать полное неверие, которое я испытываю.

Она снова вздыхает, на этот раз мягче и наполнено… не знаю, сочувствием? Может быть, мама и не лгунья, но она также никогда не была сочувствующей.

— Мой отец никогда не чувствовал себя комфортно, воспитывая меня здесь, но твоя бабушка настояла. Она любила Джиджи, и она не могла позволить этому дому уйти. Он проклят. Я не хочу, чтобы ты сделала то же самое — привязалась к дому только потому, что любила свою бабушку.

Я зажала нижнюю губу между зубами, сильно прикусывая, когда еще один раскат грома разорвал атмосферу.

Убил ли Джиджи ее преследователь? Человек, которого она называла посетителем, который приходил в ее дом и делал невыразимые вещи. То, чего она старалась не хотеть, но делала.

Был ли это он? Неужели он все это время играл с ней, чувствуя ее растущее влечение к нему, несмотря на то, что он делал, и воспользовался этим?

Это единственное, что имеет смысл.

Я снова поворачиваюсь к ней.

— Они знают, кто это сделал — кто убил Джиджи?

Мама качает головой, ее губы сжались в тонкую линию, от чего розовая помада потрескалась. Эти трещины гораздо глубже, чем ее помада. Она также была сломлена, хотя я никогда не могла понять, почему.

— Нет, это дело остается нераскрытым по сей день. У них не было достаточных улик, а в те времена все сходило с рук легче, чем сейчас, Адди. Некоторые думали, что это был мой дед, но я знаю, что он никогда бы так не поступил. Он очень ее любил.

Нераскрытое. Моя прабабушка была убита в этом самом доме, и никто так и не поймал убийцу. Ужас опускается в мой желудок, как камень в озеро.

Я уверена, что знаю, кто ее убил, но не хочу открывать рот и говорить об этом, пока не буду абсолютно уверена.

— Где она была убита? — спрашиваю я, мой голос