Шрифт:
Закладка:
Скорее всего это должно было означать, что не с ним, а с младшими происходило что-то неладное. Они были здесь, совсем рядом, в туристическом корпусе, но Мила заходила к ним не часто, как и все остальные родители: детям – они выросли очень своенравными и держались своей компании, не оказывая старшим никакого уважения, – визиты старших нравились чем дальше, тем меньше. Однако сейчас было просто необходимо зайти к ним. И для того, чтобы помочь, если они нуждались в помощи, и чтобы (если у них все в порядке) посоветоваться с ними насчет странного сна. А может, и не с ними, а с подругой Валентины – Гренадой: эта девочка хорошо разбиралась в снах и во всем таком прочем.
Поэтому, проснувшись и почувствовав, что больше просто так не уснет, Мила сделала то, к чему привыкла уже давно: надела халат и бесшумно выскользнула из каюты. Хорошо знакомой дорогой она добралась до туристического модуля. Она уже много лет тому назад убедилась: достаточно ей подойти к двери каюты, в которой жила теперь Валентина с подругой, а затем и к другой, где обитал Валентин и еще двое его приятелей, внимательно прислушаться, убедиться в том, что все тихо и спокойно, никто не ссорится и не мечется в бреду, – и на душе сразу же станет почти спокойно, так что, во всяком случае, можно будет вернуться к себе и, угревшись, уснуть, чтобы спать до самого утра. Так и на этот раз: если они спокойно отдыхают, она будить их не станет и насчет сна посоветуется завтра. А сейчас – ну, просто послушает, успокоится и, вернувшись к себе, безмятежно уснет.
На сей раз, однако, получилось не совсем так, как Мила предполагала.
Вся или почти вся ребятня (так она называла про себя молодое поколение) вместо того, чтобы мирно спать, толпилась в коридоре. Валентин и Семен – самые крепкие – поддерживали под руки человека, в котором Мила не сразу узнала Истомина. Ей так давно не приходилось с ним встречаться, что она почти совсем забыла, как он выглядит. Истомин беспомощно обвисал на руках ребят. Он громко дышал. Мила испугалась. Она вспомнила Еремеева – такого, каким он становился, когда синтезатор выдавал ему очередную дозу спирта. Было похоже. Но, приблизившись, она не ощутила тогдашнего отвратительного запаха. Следующей мыслью было, что у писателя приступ – сердечный или еще какой-нибудь. Но сын тут же успокоил ее, объяснив:
– Да он уснул. Давно не спал, наверное.
В это Мила не совсем поверила: ей уже приходилось и на себе самой испытывать способность ребят усыплять человека, когда он надоедал им или мешал; случалось это не часто, потому что молодых людей предпочитали не беспокоить без настоятельной надобности. Тем не менее все знали, что они это умеют.
– Что же он у вас делал?
– Да просто от скуки, наверное, зашел, – объяснила уже Орлана. – Хорошо, что вы тут оказались. Ребята дотащат его до жилья, а вы, если не возражаете, побудьте с ним, пока он не проснется: он принял много снотворного, да и мы, – девушка чуть усмехнулась, – немного добавили, так что пробуждение может оказаться не совсем легким – вот вы его и успокоите.
Ей этого не очень хотелось – не вполне прилично это было, кажется, – но возражать Мила не стала. Спросила лишь, переводя взгляд с дочери на сына:
– У вас все в порядке?
– Здесь всегда порядок, – успокоила Орлана, остальные согласно кивнули.
– Ладно, ведите его. Только как вы его доставите на самый низ?
– Запустим лифт, – сказал Валентин.
– Разбудите инженера?
– Уж будто мы сами не справимся, – усмехнулся Семен.
И действительно, лифт как бы сам заработал, стоило им лишь приблизиться к входу: дверца его гостеприимно распахнулась.
– Он что, вам уснуть вовремя не дал? – спросила Мила перед тем, как войти в кабину.
– Мы и не собирались, – ответил сын.
– Ночь же стоит!
– Это по-вашему. А по нашему счету – самый полдень.
Не найдя, что сказать, мать лишь покачала головой. Непонятную жизнь вели дети. Хотя, кажется, свободой не злоупотребляли. И на том спасибо.
Ей было жалко детей. Бедные существа, которые никогда не увидят настоящей жизни, потому что настоящая жизнь возможна лишь в общении со всей природой, которой здесь не будет ни при жизни Вали и Валюши, ни даже при их правнуках.
Если, конечно, молодое поколение еще решит продолжаться.
Пока же на это не было похоже. Выглядело так, словно проблемы любви и секса не очень-то тревожили юношей и девушек. Хотя поколение, к которому принадлежала Мила, в этом возрасте (насколько она помнила) именно данными проблемами интересовалось больше, чем всем прочим на свете.
Быть может, вдали от большой жизни эти инстинкты, начиная с продолжения рода, угасали, не получая какой-то стимуляции извне?
Подобные мысли на какое-то время совершенно вытеснили из ее головы впечатления от сна, которыми она хотела поделиться с детьми. А когда Мила спохватилась, лифт уже скользил вверх.
* * *
Об этом Мила и заговорила с писателем, едва убедившись, что он пришел в себя после тяжелого сна. Об этом, а вовсе не о своем сне: Истомина ведь не было в числе людей, с которыми, по просьбе Юрика, надо было поговорить. А кроме этого и потому еще, что у женщины возникли – просто не могли не возникнуть – некоторые подозрения по поводу его визита туда, где жили вполне уже взрослые девушки. Истомин – в ее представлении, во всяком случае, – по-прежнему оставался вполне нормальным мужчиной, много лет уже лишенным (насколько Мила могла судить) женской близости. И у него, конечно же, существовали свои желания, которые и направили его туда, где его так негостеприимно встретили. Тяга к женщине, пусть даже неосознанная; что же еще?
Она не могла даже как следует понять, какие чувства вызвала у нее эта мысль. Разгневалась ли она? Испугалась? Или, может, совсем напротив – обрадовалась?
Ведь, если подумать всерьез и объективно – мужчина, пусть и в годах уже, но все еще в полном здоровье, может сделать то, чего не сумеют мальчики: пробудить хоть в одной юной женщине инстинкт продолжения рода – а за одной неизбежно потянутся и остальные, и человечество продолжится,
