Шрифт:
Закладка:
Старик встретил Веру так, как будто они не виделись часа два или три.
— Что же ты припоздала, внучка? Сети-то наш брат-рыбак изматывать ловок, а вот, чтоб починить, на это у него рук не хватает: часу нет, — и трехкратно, как и полагается, приложился к ее разгоряченным щекам.
Поначалу Вера была не в ладах с челноком. Гладко отполированный, он, точно живой, выскальзывал из ее рук. Ячеи на заплатах получались неодинаковые и кособочили сеть.
Лукьян Петрович молча исправлял неумелую работу внучки, а исправив, добродушно говорил: «Теперь все по компасу». Вскоре, однако, старый рыбак ни в чем уже не мог упрекнуть свою ученицу. Сеть могла порваться, где ей угодно, только не на том месте, которое чинила Вера. Ее работой были довольны и рыбаки колхоза.
Только молодежи не совсем понравилась Вера: неразговорчивой, застенчивой, нелюдимой показалась дивчина. Непонятной и подозрительной показалась и самому Лукьяну Петровичу ее такая отчужденность. Возможно, ей не нравилось в Рыбачьем? Тогда зачем было приезжать в такую даль. И старику ничего не оставалось, как убеждать себя в том, что наступит время и он увидит свою внучку веселой и жизнерадостной, какой знал ее в детстве.
Когда, бывало, после двух-трехдневного томительного ожидания рыбаков с моря, все, кто был в Рыбачьем: женщины, старики, дети — высыпали на берег, к ним незаметно присоединялась и Вера. То были волнующие, радостные минуты. Все уже знали, что их отцы и сыновья живы, здоровы и возвращаются с богатым уловом. Ребятишки бегали наперегонки по сыпучему горячему песку и с радостным криком бросались в воду. Матери, не обращая на них внимания, оживленно говорили о чем-нибудь своем. Даже дворняжки выбегали к причалу. Одни, те что посолидней, вытянув лапы и положив на них головы, неподвижно, в выжидании вглядывались в морскую даль, другие играли с детьми.
Вере всегда было удивительно и немного странно: как-то так получалось, что все сразу же замечали катера, стоило им только появиться на далеком горизонте. Она же, как ни старалась, ничего не могла разглядеть. Когда раздавались радостные возгласы: «Идут! Наши идут!» — она невольно приподнималась на цыпочках, но все равно ничего не видела. И только, когда начинали выкрикивать: «Вижу «Буран!»… «Впереди «Победа!» — Вера с трудом начинала различать темные, почти неподвижные точки каких-то суденышек.
Рыбаки в блестящих прорезиненных робах, облепленных рыбьей чешуей, уставшие, но довольные, налегая на весла, подгребали к берегу почти по уключины осевшие в воду баркасы. С причала летели к ним корзины. Рыбаки ловко подхватывали их на лету и тут же доверху забрасывали крупными рыбинами. Наполненные корзины, подхваченные собравшимися на причале людьми, быстро, одна за другой уплывали под дощатый навес в холодильники.
Работа шла шумно, весело.
Вера охотно помогала разгружать баркасы. Но, когда все расходились, она неожиданно для себя обнаруживала, что оставалась одна.
Началось все с того дня, когда однажды в клубе она отказалась танцевать с одним, а затем с другим парнем. Особенно не понравилось всем, что кладовщица отказала в танце Ивану Бубнову, застенчивому, молчаливому парню. Своим трудолюбием и расторопностью он завоевал симпатию даже пожилых рыбаков.
Бубнов никогда ни с кем не танцевал, а раз уж сам пригласил девушку, то в этом, надо полагать, было что-то серьезное. А она отказала…
И Веру стали называть «Гордая». Она обиделась и совсем перестала ходить на танцы. Когда Лена Богрова узнала, что все в Рыбачьем называют ее подругу гордой, страшно рассердилась:
— Ну какая ты гордая? — говорила она, обнимая ее за шею и целуя. — Это они наговаривают. Ты такая добрая, хорошая…
Вера не отвечала ей, только ласково гладила ее голову. А когда Лена уходила, Вера забивалась куда-нибудь в угол склада и тихо плакала. Как она могла обмануться? Теперь без стыда и отчаяния она не могла вспомнить того человека. Вера надеялась, что новая жизнь сгладит и исправит все случившееся. С приездом в Рыбачий уже не будет слез. Она решила, что любовь ушла, и впереди ее ждет просто жизнь…
* * *
Произошло все задолго до ее приезда в Рыбачий. Об этом знали только она и еще двое. Даже дедушка Лукьян не сразу разгадал, какую тайну носит в себе его внучка.
Вере не было еще и пяти лет, когда родной брат матери Герасим Васильевич увез ее от деда к себе на шахту. Это случилось вскорости после смерти Вериной матери. Умерла она внезапно, получив извещение о гибели мужа на фронте.
Лукьян Петрович вначале не хотел отдать внучку, но, подумав хорошенько, согласился. Он каждый день уходил с бригадой в море, оставляя Веру без присмотра, заперев ее на замок в землянке. Герасим Васильевич работал горным мастером, имел свой домишко. Жили они вдвоем с женой, и Вера для них, как он уверял, будет за родную дочь.
У дяди Герасима Вере все нравилось: и вишневый сад, густо и просторно разросшийся по всему двору, и голуби, которых всегда поутру распугивал хозяин протяжным свистом и длинным шестом с лоскутом на конце. Голуби, делая большие круги, взлетали так высоко, что для того, чтобы видеть их в небе, приходилось смотреть в корыто, наполненное чистой водой.
Все было бы спокойно и хорошо, если бы не частые напоминания дяди о Сергее Гуляеве. К тому времени Вера работала почтальоном. Как-то Герасим Васильевич неожиданно спросил у нее:
— Скоро ли твоя свадьба, племяша?
Она смущенно опустила глаза и ничего не ответила. Никогда до этого Герасим Васильевич не задавал ей таких вопросов.
— Выходит, не видишь своего счастья, — не унимался дядя, и по его голосу Вера чувствовала, что говорит он серьезно, — Сергей по тебе не один день сохнет.
— Ну и на здоровье ему! — сердито ответила она и, круто обернувшись, пошла из комнаты. Постояв немного в сенях, Вера вышла в то время только что расцветающий сад и долго бродила по нему, не замечая его красоты, не чувствуя благоухающих нежных запахов, все думала над словами Герасима Васильевича.
Она знала, что Сергей с полгода назад приехал из Одессы, где работал моряком
