24 О некоей близости эстетических и мифологических интуиций писал в 1920-е годы ведущий русский теоретик мифа А.Ф. Лосев. Ср.: «…Мифология и поэзия суть в одинаковой мере интеллигенция, т. е. это не только выражение, но и одушевленное, одухотворенное выражение. Всякая поэтическая форма есть всегда нечто одухотворенное; она есть изнутри видимая жизнь. В поэзии дается такое «внутреннее», которое бы было чем-то живым, имело живую душу, дышало сознанием, умом, интеллигенцией. Всякое искусство таково. В самых простых очертаниях примитивного орнамента уже заключена живая жизнь и шевелящаяся потребность жить. Это не просто выражение. Это – такое выражение, которое во всех своих извивах хочет быть одухотворенным, хочет быть духовно свободным, стремиться к освобождению от тяжести и темноты неодухотворенной и глухонемой, тупой вещественности» (Лосев А.Ф. Диалектика мифа ⁄⁄ Лосев А.Ф. Из ранних произведений. М., 1990. С. 444–445).

25 Глава «Смысловое целое героя» содержит не совсем такой типологический ряд: там отсутствуют, например, «персонаж», а также «положительный герой».

26 О глубинной образности языка как основе художественной изобразительности впервые в русской науке говорил А. Потебня: «Слово (…) первоначально есть символ, идеал и имеет все свойства художественного произведения» (Потебня А.А. Мысль и язык ⁄⁄ Потебня А.А. Слово и миф. М., 1989. С. 182); «Миф как целое сказание может предполагать миф как слово» (Лосев А.Ф. Миф и слово ⁄⁄ Там же. С. 256). К традиции Потебни принадлежат и взгляды на язык П. Флоренского, впрочем, совершенно самобытно рассуждавшего о связи художественной ткани произведения с именами персонажей: «Поэзия, и письменная, и изустная держится на именах» (Флоренский П.А. Имена // Вопросы литературы. 1988. № 1. С. 175). Однако если концепция Потебни возникает из интереса к происхождению языка, а теория Флоренского, по ее философскому настрою предельно метафизическая, отправляется от архаического отождествления имени и именуемого, то Бахтин, в более поздних трудах сделавший философию языка разделом своего учения о диалоге (ср.: «Слово – чистейший и тончайший medium социального общения», будучи «двухсторонним актом», «продуктом взаимодействия говорящего со слушающим» (МФЯ, 18, 87 соотв.)), пока, в трактате начала 20-х годов, отстаивает личностный характер языка. Если «онтологические» концепции языка русских мыслителей (П. Флоренский, С. Булгаков, А. Лосев) ориентированы на язык как систему и в особенности – на имя существительное, то для Бахтина «слово» – это существующее в ситуации общения высказывание. Правда, в данном месте «Автора и героя…» Бахтин имеет в виду под субъектом языка, скорее, что-то вроде «духа народа» В. Гумбольдта, некую всеобщую личность, которая в конкретных высказываниях «актуализируется во мне и в другом».

27 Ср.: «Отношение формы к содержанию в единстве эстетического объекта носит своеобразный персональный характер, а эстетический объект является некоторым своеобразным осуществленным событием действия и взаимодействия творца и содержания» (СМФ, 335).

Примечания к основному тексту трактата «Автор и герой в эстетической деятельности»

1 Та часть данного труда Бахтина, где под углом зрения проблемы отношения автора к герою исследован материал художественной литературы, или не была написана (вместо нее мы, правда, имеем книгу «Проблемы поэтики Достоевского» и анализ стихотворения Пушкина «Разлука»), или не сохранилась. См. современно́е исследование, в котором отношение автора к герою изучено в качестве самостоятельной теоретико-литературной категории: Драгомирецкая Н.В. Автор и герой в русской литературе XIV–XX вв. М., 1991.

2 Хотелось бы обратить внимание на присутствие в данном абзаце концентрированного понимания Бахтиным сути творчества; здесь – как бы экстракт «Автора и героя…», трактата об эстетическом творчестве. Теория творчества Бахтина, как и его философское мировоззрение в целом, отличается ярко выраженной антиметафизической направленностью. Творчество, по Бахтину, не является таинственным творением из ничего или обработкой материала; также оно – не эманация авторского духа. Однако творчеством осуществляется приращение бытия; ср.: «…И предмет создается в процессе творчества, создается и сам поэт, и его мировоззрение, и средства выражения» (ПТ, 354). Причины этой бытийственной прибыльности творчества имеют «архитектоническую», в понимании Бахтина, природу: герой «творится» – как эстетическая «ценность», как «форма» – на основе жизненного «содержания» через «отношение» к нему автора. За этим может просматриваться представление Э. Гуссерля о творческой природе интенции: направленность сознания на предмет «полагает» и «конституирует» его в сознании. В связи с этим см., напр.: Философия Канта и современность. М., 1974. Гл. X: Гуссерль и Кант: проблема «трансцендентальной философии».

3 Резкое размежевание Бахтина с психологией творчества созвучно антипсихологическому настрою философии рубежа XIX–XX веков, особенно отчетливо сказавшемуся в учении Э. Гуссерля. Психологии как науке о фактах сознания «психических феноменах», не обращающейся к представлениям о «душе» и «я», Гуссерль противопоставил «феноменологию сознания», предмет которой – «чистое сознание», «сущность сознания». Идеальный смысл, принадлежащий сознанию и при этом являющийся коррелятом бытийственной предметности, служит в феноменологии одной из главных категорий. См.: Гуссерль Э. Философия как строгая наука // Логос. 1911. Кн. 1. «Смысл» принадлежит к кругу основных понятий бахтинской архитектоники (ср. раздел «Смысловое целое героя» трактата «Автор и герой…»). Отказ Бахтина от психологизма при осмыслении творчества укоренен в «архитектоничности» его антропологии. О «психологизме» и «антипсихологизме» (в частности, и о роли Гуссерля в их борьбе) Бахтин писал в книге МФЯ (с. 41).

4 См.: Гоголь Н. «Авторская исповедь»; «Четыре письма к разным лицам по поводу “Мертвых душ”» («Выбранные места из переписки с друзьями»); Гончаров И. «Намерения, задачи и идеи романа “Обрыв”»; «Лучше поздно, чем никогда».

5 Одну из важнейших интуиций Бахтина – представление о герое, ведущем самостоятельное от автора существование – внутри бахтинского философского мировоззрения естественно соотнести не только с известными свидетельствами писателей (неожиданное в глазах Пушкина «поведение» Татьяны Лариной и т. п.), но и с концепциями близких Бахтину философов. Так, Г. Зиммель, представитель «философии жизни», в драматических тонах писал о противоречивой природе творчества: объективированные продукты духовной деятельности имеют свою собственную логику и живут не зависящей от творца жизнью (ср.: Зиммель Г. Понятие и трагедия культуры // Логос. 1911–1912. Кн. 2–3; данная статья упомянута в МФЯ, 51). Этот же момент активно осмыслялся русским экзистенциализмом. См., напр., итоговые высказывания Бердяева о трагедии творчества в кн.: Бердяев Н. Самопознание. М., 1990. С. 200. Стоит, однако, подчеркнуть, что мысль о свободе героя от автора у Бахтина лишена какого бы то ни было трагизма; последний вообще чужд миросозерцанию Бахтина.

6 Мысль, согласно которой автор – это тот, кто создает культурную ценность, восходит к представлениям Баденской школы неокантианства: учение Канта о синтетической деятельности сознания ею рассматривается в качестве основы для философии