Шрифт:
Закладка:
ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ
Наше время, подлое и злое.
Ведь должно было создать нам наконец
Своего любимого героя, —
И дитя законнейшее строя
Народилось… Вылитый отец!
Наш герой, конечно, не Печорин, —
Тот был ангелом, а нам нужнее бес;
Чичиков для нас не слишком черен,
Устарел Буренин и Суворин,
И теряет Меньшиков свой вес.
Пуришкевич был уже пределом,
За который трудно перейти…
Но пришел другой. И сразу нежно-белым
Пуришкевич стал душой и телом —
Даже хочется сказать: «Прости!»
Что Дубровин или Передонов?
Слабый, чуть намеченный рельеф…
Нет! Сильней и выше всех законов
Победитель Натов Пинкертонов —
Наш герой Азеф!
ПОДШОФЕ
«Чело-ввек! Какого черта
Притащил ты мне опять?»
— «А-lá-аглицкого торта
Приказали Вы подать».
— «Торта? Гм… К свиньям собачьим…
Ярославец?.. Са-та-на…
Сядь-ка лучше. Посудачим…
Хочешь белого вина?»
— «Не могу-с. Угодно торта?
Я лакей, а вы барон…»
— «Человек, какого черта?
Брось дурацкий этот тон!
Удивил! У нас на службе
Все лакеи, как один.
Сядь, ну, сядь — прошу по дружбе».
— «Неудобно-с, господин».
ГЕРОЙ
(Дурак без примеси)
На ватном бюсте пуговки горят.
Обтянут зад цветной диагональю,
Усы как два хвоста у жеребят,
И ляжки движутся развалистой спиралью.
Рукой небрежной упираясь в талью.
Вперяет вдаль надменно-плоский взгляд
И, всех иных считая мелкой швалью.
Несложно пыжится от головы до пят.
Галантный дух помады и ремней…
Под козырьком всего четыре слова:
«Pardon!», «Mersi!», «Канашка!» и «Мерзавец!»
Грядет, грядет! По выступам камней
Свирепо хляпает тяжелая подкова —
Пар из ноздрей… Ура, ура! Красавец.
КНИГИ
Есть бездонный ящик мира —
От Гомера вплоть до нас.
Чтоб узнать хотя б Шекспира,
Надо год для умных глаз.
Как осилить этот ящик? Лишних книг он не хранит.
Но ведь мы сейчас читаем всех, кто будет позабыт.
Каждый день выходят книги:
Драмы, повести, стихи —
Напомаженные миги
Из житейской чепухи.
Урываем на одежде, расстаемся с табаком
И любуемся на полке каждым новым корешком.
Пыль грязнит пуды бумаги.
Книги жмутся и растут.
Вот они, антропофаги
Человеческих минут!
Заполняют коридоры, спальни, сени, чердаки.
Подоконники, и стулья, и столы, и сундуки.
Из двухсот нужна одна лишь —
Перероешь, не найдешь,
И на полки грузно свалишь
Драгоценное и ложь.
Мирно тлеющая каша фраз, заглавий и имен:
Резонерство, смех и глупость, нудный случай,
яркий стон.
Ах, от чтенья сих консервов
Горе нашим головам!
Не хватает бедных нервов.
И чутье трещит по швам.
Переполненная память топит мысли в вихре слов…
Даже критики устали разрубать пуды узлов.
Всю читательскую лигу
Опросите: кто сейчас
Перечитывает книгу.
Как когда-то… много раз?
Перечтите, если сотни быстрой очереди ждут!
Написали — значит, надо. Уважайте всякий труд!
Можно ль в тысячном гареме
Всех красавиц полюбить?
Нет, нельзя. Зато со всеми
Можно мило пошалить.
Кто «Онегина» сегодня прочитает наизусть?
Рукавишников торопит «том двадцатый». Смех
и грусть!
Кто меня за эти строки
Митрофаном назовет.
Понял соль их так глубоко,
Как хотя бы… кашалот.
Нам легко… Что будет дальше? Будут вместо городов
Неразрезанною массой мокнуть штабели томов.
ДРУГ-ЧИТАТЕЛЬ
(Этюд)
Он проснулся, повернулся —
Заскрипел матрас пружинный.
Зачадил фитиль лампадки, день в окно стучаться стал.
Он проснулся, потянулся
И с презрительною миной
Стал читать, очки надевши, сатирический журнал.
Роем жутких привидений
По стенам блуждают тени.
Ходит маятник и стуком заполняет тишину…
За страницею страница —
Рот улыбкою кривится.
