1913

ПРАВИЛА ДЛЯ РОДИТЕЛЕЙ

Посвящается Министерству народного просвещения

1

Родитель при встрече с директором сына

Обязан всегда становиться во фронт.

Супруга ж родителя молча и чинно

Берет «на краул» черный шелковый зонт.

2

Одежда родителей в будни простая:

Суконное платье не в ярких тонах.

По табелям — блузки из белого фая

И черные фраки при черных штанах.

3

Небуйным родителям с весом и с чином

Дозволен прием всех казенных питей.

Курить разрешается только мужчинам.

Но дома, притом запершись от детей.

4

За чтением книг наблюдает инспектор —

За книгой приходит отец или мать.

Газету всегда выбирает директор.

На пьесах «с идеей» отнюдь не бывать.

5

О каждом рождении чада родитель

Обязан в гимназию сам донести.

Предельную норму блюдет попечитель:

Не менее двух и не больше шести.

6

С детьми разговаривать можно, но редко…

Нельзя возвращаться в ночные часы.

Прическа у женщин должна быть под сеткой.

Мужчинам же можно носить и усы.

7

В гостиной над печкой (отнюдь не в передней)

Повесить портреты всех школьных властей.

По праздникам слушать попарно обедни.

Чтоб сим благотворно влиять на детей.

8

Раз в месяц всех дворников классный наставник

Обходит, чтоб справки о всем навести:

Кто вел себя плохо, тех местный исправник

Сажает — от месяца до десяти.

9

У скромных родителей — скромные дети,

А путь послушанья — путь к лучшей судьбе.

Родители мудрые правила эти

Должны постоянно носить при себе.

1913

1924–1932

* * *

Консьержке дай и почтальону тоже.

Позвонит мусорщик и хмурый газовщик,

И что ни дашь — у каждого на роже

Меланхолически-презрительный ярлык.

А ведь у них — дела моих почище. —

И верный труд, и прочная постель.

Больница — даром, безработным — пища,

И вообще — не жизнь, а карусель…

Как Маркс мирится с этой штукой мелкой?

Как пролетгордость с этим совместить?

Я ж не пойду к издателю с тарелкой:

«Позвольте, дяденька, на чай с вас получить!»

Но Карла Маркс сложил иной сценарий:

Мы все мещане, жабы без сердец,

И лишь один всемирный пролетарий —

Свободной этики сознательный творец.

Попробовать?.. Вот добрый гений дыма.

Сэр трубочист просунул в дверь плечо.

Как равный равному, не приложив сантима.

Ему пожму я руку горячо…

Ах, Боже мой, — какой ответ свинячий

Сверкнет в зрачках оторопелых глаз!

Но почему ж?! Ведь он меня богаче.

Ведь он меня богаче в двадцать раз…

Январь 1925

«САТИРИКОН»

Памяти Аркадия Аверченко

Над Фонтанкой сизо-серой

В старом добром Петербурге

В низких комнатах уютных

Расцветал «Сатирикон».

За окном пестрели барки

С белоствольными дровами.

А напротив Двор Апраксин

Подымал хоромы ввысь.

В низких комнатах уютных

Было шумно и привольно…

Сумасбродные рисунки

Разлеглись по всем столам.

На окне сидел художник

И калинкинское пиво,

Запрокинув кверху гриву.

С упоением сосал.

На диване два поэта.

Как беспечные кентавры.

Хохотали до упаду

Над какой-то ерундой…

Почтальон стоял у стойки

И посматривал тревожно

На огромные плакаты

С толстым дьяволом внутри.

Тихий крохотный издатель

Деликатного сложенья

Пробегал из кабинета.

Как испуганная мышь.

Кто-то в ванной лаял басом.

Кто-то резвыми ногами

За издателем помчался.

Чтоб аванс с него сорвать…

А в сторонке в кабинете

Грузный медленный Аркадий,

Наклонясь над грудой писем.

Почту свежую вскрывал:

Сотни диких графоманов

Изо всех уездных щелей

Насылали горы хлама —

Хлама в прозе и в стихах.

Ну и чушь! В зрачках хохлацких

Искры хитрые дрожали:

В первом ящике почтовом

Вздернет на кол — и аминь!

Четким почерком кудрявым

Плел он вязь, глаза прищурив,

И сифон с водой шипучей.

Чертыхаясь, осушал.

Ровно в полдень встанет. Баста!

Сатирическая банда.

Гулко топая ногами,

Вдоль Фонтанки шла за ним

К Чернышеву переулку…

Там в гостинице «Московской»

Можно вдосталь съесть и выпить.

Можно всласть похохотать.

Хвост прохожих возле сквера

Оборачивался в страхе.

Дети, бросив свой песочек,

В рот пихали кулачки:

Кто такие? Что за хохот?

Что за странные манеры?

Мексиканские ковбои?

Укротители зверей?..

А под аркой министерства

Околоточный знакомый.

Добродушно ухмыляясь,

К козырьку взносил ладонь:

«Как, Аркадий Тимофеич,

Драгоценное здоровье?»

— «Ничего, живем — не тужим…

До ста лет решил скрипеть!»

До ста лет, чудак, не дожил…

Разве