Сашка поднялся со стула и подошел к отцу.

— Знаешь, бать, — Александр Петрович почувствовал руку сына на плече. — Давно хотел тебе сказать. Я горжусь тобой.

Александр Петрович улыбнулся и похлопал ладонью по ладони сына. Взгляд его все также был устремлен на улицу.

— Жизнь все же забавная штука, — сказал Александр Петрович. — Думая, что, наконец-то, понял ее, ты совершаешь самую большую ошибку в своей жизни. Жизнь непостоянна и непредсказуема. Постичь ее — все равно, что переплыть вплавь Тихий океан. Она непостижима, как космос, изменчива, как погода, и желанна, как глоток воздуха. И в этом ее ценность и притягательность для такого любопытного существа как человек. Сколько ни будет существовать человек, он всегда будет стремиться к тому, чтобы понять жизнь. Даже несмотря на то, что до конца понять ее никогда не сможет. К счастью, именно благодаря этому у человека есть шанс когда-нибудь все же избавиться от довлеющего над ним невежества и стать совершенным существом, таким, каким его и сотворила матушка-природа.

Взгляд старика заскользил по зеленой траве двора, перескочил на деревья, поднялся выше и устремился вдаль, пронзая синеву необъятного неба, необъятного, как и сама жизнь.

Глава 19

Там, где цветут луга

Александр Петрович лежал в кровати, натянув одеяло на голову, и смотрел в темноту. Рядом спала Надежда Васильевна. Ее тихое посапывание было единственным, что тревожило тишину комнаты. Призрачный лунный свет струился по шторам, скатывался на пол и замирал, образуя мерцающую в темноте светлую дорожку.

Александру Петровичу не спалось. Мысли игривыми рыбками носились в голове, гоня прочь сон. Надоедливой мухой пульсировала в нижней части туловища его давняя подруга боль, будто говорила «я здесь… я всегда буду здесь… даже смерть не разлучит нас».

Александру Петровичу стало жарко и он раскрылся. Взгляд пробежался по темному потолку, зацепился за люстру и скользнул дальше, к тонкой полоске лунного света на окне.

— Как же поразительно может измениться жизнь человека за неполный год, — думал Александр Петрович, разглядывая звезды, словно корабли бороздившие ночное небо. — Восемь месяцев назад я был обычным стариком со смертельной болезнью за пазухой, стоял на распутье, трясся от страха, отбивался от сомнений и думал, что жизнь кончена. Удивительно, то, что я принял за конец, обернулось началом, началом жизни, о которой я даже не мог помыслить год или два назад. Болезнь изменила мою жизнь, открыла мне глаза, сделала мудрее, а главное помогла мне испытать то, что я уже и не надеялся испытать, удовлетворение от собственной жизни. Правду говорят, что ни делается все к лучшему. Но почему же для того, чтобы испытать жизненное удовлетворение нам, людям, необходима встряска, часто очень болезненная, заставляющая нас страдать, лить слезы и проклинать судьбу? Почему мы в основной своей массе слепы, словно кроты и часто выбираем не то, что хочет наше сердце, тем самым обрекая себя на страдания и боль? Почему мы большую часть жизни, а не редко и всю жизнь, проводим во лжи, в иллюзиях и мечтах о лучшем? Но можно ли достигнуть лучшего, когда мы изначально выбираем ложный жизненный путь? Фатум, злой рок, происки дьявола или всего лишь простое человеческое невежество повинно в человеческих страданиях на этой прекрасной планете? Поймет ли когда-нибудь человечество, что является корнем всех зол на Земле или до конца своего существования так и будет заниматься самообманом, влачить жизнь во тьме, в неведении, рожденном разумом? Какая ирония, то, что вознесло человека над другими живыми существами на планете, обрекло его на страдания и иллюзию счастья. Будто наказание, наложенное неизвестно кем, терять себя, жить во лжи и находить удовлетворение в иллюзиях, — Александр Петрович вытер тыльной стороной ладони взмокший лоб. Кровь застучала в висках, испарина покрыло тело. — Но тот, кто наказал человечество, просчитался. До тех пор, пока в груди хотя бы одного человека бьется сердце, у человечества остается надежда разорвать кольцо иллюзий, покинуть тьму и выйти к свету. Говорят, лучше поздно, чем никогда. Только вот как бы не оказалось слишком поздно… Что ж ты разволновалось-то так? — Александр Петрович положил руку на грудь, будто пытаясь унять неугомонное сердце. — Все будет хорошо. Хорошо. Не надо волноваться. Мы еще повоюем, — улыбка скользнула на лицо старика. — Нет, давать волю мыслям на ночь все же вредно. Так и бессонницу заработать можно. Пора спать, — Александр Петрович зевнул и закрыл глаза. — Когда-нибудь человечество очнется. Надо верить.

Александр Петрович лежал и слушал тишину. Где-то скрипнула дверь, а где-то далеко залаяла собака.

— Надо… верить… верить, — старик чувствовал, как сознание меркнет, мысли тают, как шоколад на солнце. Александр Петрович как будто проваливался в темный, бездонный колодец. И не было там света в конце туннеля, не было голосов, не было ничего кроме непроглядной тьмы, непроницаемой тишины и… невероятного спокойствия, ласковым ветром коснувшегося старика и обещавшего впредь не покидать его ни на секунду. Удары сердца с каждым мигом становились слабее, боль слегка подрагивала, грозя исчезнуть, из последних сил цепляясь за жизнь вмиг обессилевшими лапками, сознание трепетало под натиском стремительно надвигавшегося будущего.

— Надо верить, — сквозь туман беспамятства, окутавшего старика, прорвалась одинокая мысль. Ворвалась в сознание, затрепетала, словно пламя свечи на ветру, и растворилась во мраке небытия.

* * *

Старик неспешно двигался по странному городу. Квадратные и прямоугольные высотки выстроились по бокам улицы и взирали на него свысока, блестя темными проемами окон и отражаясь в озерцах луж. Старик уже долго шел по этой улице, а она все не кончалась, как не кончался и этот странный город, тихий, мрачный, уродливый, а еще знакомый. Да, да. Старик чувствовал, что он уже был в этом городе. Когда-то давно, а может быть и недавно. Возможно. А возможно и то, что он его никогда и не покидал. Кто его знает. Старик не знал, но ему казалось, что он идет по этому городу целую вечность.

Старик остановился перед лужей, преградившей ему путь. Старик заглянул в лужу и увидел серое небо. Где-то в вышине все еще гремел гром. Но молнии уже перестали полосовать небо на части. После прошедшего ливня город усыпали маленькие озера-лужи.

Подул прохладный ветер и старика пробрал озноб. Его одежда после дождя все еще была мокрой, но старик не обращал на это внимания, его больше заботило место, где он находился. Старик чувствовал себя здесь неуютно. На него давила