не двигаюсь даже после того, как с моих запястий падают оковы. Рука киллера ложится на моё плечо. И тут меня прорывает. Я опускаюсь на кровать Себастьяна и начинаю рыдать. Я не хочу, чтобы Моран это видел, но сил сдерживаться уже не осталось. Киллер садится рядом и просто гладит меня по спине.

— Я же говорил… — тихо произносит мужчина. — Твою же на лево…

Я не могу и помыслить о том, что придётся вернуться на второй этаж. Нет. Этого не будет! Я лежу на кровати Морана, моё тело измучено.

— Я не могу вернуться. — говорю я.

Моран молчит, сидя рядом.

— Пожалуйста, Себастьян. — умоляю я.

Моран кивает и ложится рядом.

— Будет хуже, если Джим узнает.

Для меня сейчас хуже некуда, так что… так что я засыпаю с Себастьяном. Во сне боль не чувствуешь.

Глава 33

День наполнен болью в ванной. Я еле могу дотронуться до своего зада! Мне приходится обработать свой анус. Как бы это ни звучало, на деле ещё хуже. Это подействовало на меня ещё угнетающе, поэтому я даже поесть из комнаты не вышел. Я целый день лежал в комнате, как какой-то псих и пялился в потолок.

Всё бы ничего. Но пришёл вечер, и Джим пришёл снова.

Сначала я даже не понял, что кто-то проник ко мне. Когда я понял, было уже поздно. Меня снова заковали в наручники. И снова отымели. Было ещё больнее. Я не стеснялся кричать, я брыкался, но… Боже, это было настолько ужасно, что я не могу даже позволить себе вспоминать это.

Мориарти снова бросил меня, когда дело было сделано. Я снова пошёл к Себу. Тот сидел, опустив голову, когда в очередной раз спас меня от железяк. Потом я опять плакал у него на руках.

Глава 34

Я был удивлён тому, что на следующий день у меня открылось второе дыхание, и я решил, что буду готов к вечеру. Именно сегодня должно произойти это: я должен буду занять своё место в мире Мориарти. Показать, чего я достоин. А точнее, показать, что я достоин всего. По крайней мере побороться за врождённое каждому англичанину чувство свободы.

Несмотря на адскую боль (болел не только зад, но и ладонь раскровилась, мигрень тянула меня бросить всё и лечь в кровать), я целый день тренировал себя, свой разум и тело — действовать, когда появляется Джим. Безупречно проработать свои реплики, то, как я буду держаться, хотя бы примерно составить планы от А до Я, в зависимости от того, как поведёт себя дядя.

Я вдруг подумал, что этот день точно должен что-нибудь знаменовать. Однако, небо оставалось неизменно серым, что почему-то взволновало меня. Неужели я стал пленником предрассудков? Чёртовы Таро, чёртов ван-Дамм со своими картами, чёртова Фортуна и её сестра Случайность.

Себастьян не преувеличил, когда вчера пожаловался, что Джим его заваливает. Полковник отсутствовал с самого утра (его не было в комнате, когда я проснулся). Ещё одно задание для меня — вразумить дядю. Себастьян не причём и неправильно отыгрываться на нём за мои поступки. Сначала я усмехнулся тому, что всерьёз намереваюсь заставить Джима Мориарти думать о «правильном и неправильном», а потом вдруг мою голову посетила такая мысль: «Боже, неужели я теперь осознаю свою ответственность? И не уж то тот самый синдром «безнаказанности», о котором говорил Майкрофт, больше ко мне не относится?».

Кроме постановки целей и задач нашего вечернего разговора (я понял, что Джим будет продолжать посещать меня каждый день после захода солнца — такой была, кажется, его месть, превращать то, что приносит мне удовольствие в пытку), я придумывал приёмы, как можно вырваться, лежа в наручниках. Если честно, я не сильно-то и преуспел, но зато был уверен, что без боя не сдамся. Я даже нож с кухни притащил и положил под подушку. Это был план «Н».

Из-за того, что я почти ничего не ел вчера, физических сил у меня осталось немного. Проблема была в том, что сегодня в меня ничего не лезло. От стресса меня сразу тошнило.

Самым сложным оказалось выдумать козырь. Я всерьёз вознамерился обыграть дядю, обыграть Джима Мориарти. Но чтобы это сделать, было необходимо наконец-то ответить на самый первый вопрос, вопрос извечности, разящий библейскими мотивчиками: «Для чего тебе это всё?». Если я пойму наконец-то это, то заодно познаю саму сущность Джима, и, в следствии, получу ключ от всех дверей его разума. О, такая власть была бы сверхнаградой.

Единственный способ постичь нечто подобное — уподобиться.

Как-то в десятом классе вместо того, чтобы читать Бёрнса, я назло учителю уселся за «Тайную историю», которая даже в программу не входила. Тогда я понимал ещё меньше, чем сейчас, но меня заинтересовала идея воспроизведения древнего принципа, позволяющего заглянуть за завесу, углубиться в собственное бессознательное. Сейчас мне стали потихоньку раскрываться истины. Я не собирался читать древние тексты, вдыхать ядовитые пары и поститься.

Из физического мне понадобился лишь дядин костюм. Раз уж меня так выводит из себя одно только облачение в обычные, казалось бы, тряпки, значит, это один из компонентов ранее не существовавшей формулы.

Джима снова не было дома. Его дневные отлучки в неизвестные мне дали тревожили не меньше ночных визитов. Но сегодня всё должно измениться.

Не без трепыхания сердца и внутренней борьбы, я зашёл в комнату криминального гения и, стараясь не смотреть на кровать, быстро прошагал до гардероба. Сняв всю свою одежду прямо там, я, как в последний раз, облачился в одежды дяди. Причём проделал я это основательно медленно, прикрыв глаза, заставляя свой разум очиститься. Когда я был готов, при параде, до последней запонки, дрожь в коленях указала мне на то, что я всё ещё неравнодушен к подобному способу самопознания.

Оказавшись около зеркала я поднял на себя глаза. Пусть они светлы, пусть более очерчены ресницами, пусть кожа более бледна, пускай волосы отдают золотом, а не чернью.

«…видит того, кого хочет видеть.»

Продолжая разглядывать себя, чувствовать тяжесть истории ткани, насколько она пропитана его сущностью, в моей голове пронеслись слова: «Апостол Джима Мориарти», а затем «Дьявол носит Вествуд». Мысли сами собой рождались и умирали. Мои ли они? Быть может. Что точно принадлежало мне — мысль, распятая на затворках сознания — мысль о том, что у меня ничего не выйдет, пока я не перерожусь, весь этот маскарад — пустое, пока я не сделаю нечто ужасное. И мне думалось, что