Шрифт:
Закладка:
– Не беспокойтесь, Павел Иваныч, – говорим ему, – все будет хорошо… Люди у нас здоровые… едят так, как не ели и в мирное время… одеты тоже прилично, а если в казармах, которые рассчитаны на две тысячи, помещается восемь, то тут идеального порядка и чистоты все равно добиться нельзя. Соваж умный человек и сам это увидит…
Успокоив «Павлю», мы все разошлись по своим помещениям готовиться к завтрашнему смотру.
В десять часов утра вся моя команда была построена на этажах. Я и все мои офицеры стояли на правом фланге 1-й роты в нижнем этаже. Состав у нас тогда был еще очень хороший. Люди отдохнувшие, отъевшееся и от войны еще не усталые. Вся первая шеренга или георгиевские кавалеры, или медалисты. У многих кресты двух степеней. Очень много нашивочных. Представлять такую команду новому командиру было одно удовольствие.
Не в пример старым порядкам, когда высокого начальства зачастую приходилось ждать по часу и больше, ровно в 10 часов и 10 минут дневальный у входной двери подал условный знак. Затем слышим громкое и веселое: «Здравия желаю, ваше притство!» Отворяется дверь и на фоне почтительно дающих дорогу рыхлого Н-ва и адъютанта с университетским значком, показывается новый командир. Совершенно так же, как генерал, представлявший свой полк Кутузову в Браунау, «голосом радостным для себя, строгим по отношению к подчиненные и приветливым в отношении к подходящему начальнику», кричу:
– Команда, сми-рно, равнение направо, господа офицеры!
Пока ем генерала глазами, успеваю осмотреть его с головы до ног. Молодой человек лет сорока. Роста определенно маленького. Плотный блондин с голубыми глазами и с небольшими растрепанными усами. На боку Георгиевское «золотое оружие», а на груди колодка орденов, внушающая уважение: белый Георгий, малиновый Владимир с мечами и там дальше все, что полагается, Анна, Станислав и две-три медали, одна из них за Японскую войну. На шее белый крест, похожий на нашего Георгия, но другой формы. При ближайшем рассмотрении оказалось: английский крест Михаила и Георгия, тоже за военные заслуги.
Поздоровавшись за руку с офицерами, Соваж вышел на середину и металлическим баритоном бодро крикнул:
– Здравствуйте, молодцы, запасные семеновцы!
– Здравия желаем, ваше приитство!
Духовный контакт между людьми, даже почти без слов, может установиться мгновенно. Достаточно было Соважу поздороваться и произнести несколько слов, как у нас, да, думаю, и у всех чинов открылся какой-то невидимый, тайный приемник. Все сразу так и почувствовали, вот это командир, это начальник, вот с этим не пропадешь, вот это то, что нам нужно.
Соваж скомандовал: «Стоять вольно!» – и стал обходить. То, что на правом фланге на старых гвардейцев ему приходилось задирать голову, его нисколько не смущало. Думаю, смутить его вообще было дело трудное. Хоть и без малейшего оттенка наглости, он был мужчина самоуверенный.
Во время обхода, который он производил медленно, со всеми георгиевскими кавалерами и с нашивочными он успел сказать несколько слов. И сразу было видно, что это он не номер отбывает, а искренно хочет установить связь с людьми, которых скоро ему придется вести в бой. И что ему такие разговоры не в тягость, а в удовольствие. И тут я полюбовался, как некоторые люди умели разговаривать с подчиненными. Никакого напускного фамильярничанья и никаких суворовских «кукуреку». Многие играли и под Суворова, но мало у кого это хорошо выходило. А тут подойдет и спросит, а тот, кого спрашивают, безукоризненно стоя навытяжку, с блестящими глазами, начинает рассказывать и не может остановиться. Разговоры шли главным образом о перенесенных боях. Обо всех боях, где полк участвовал, Соваж уже знал в подробностях. Обход и разговоры продолжались около часу.
После обхода всем офицерам и начальствующим лицам Соваж велел уйти и начал «опрос претензий». Претензий не оказалось. Опять все стали на свои места. Я скомандовал: «Смирно!» – и Соваж начал говорить.
– Вы знаете, – говорил он, – что в июльских и августовских боях, когда мы сдерживали немецкое наступление, наш полк очень пострадал. Полку нужны пополнения. Но других пополнений, чем из своих, мы по возможности брать не будем. Помните, вы наш резерв. Этим летом нам не хватало артиллерии. Теперь уже много месяцев, как вся наша великая страна работает на армию, и к весне у нас будет все. Этой весной начнем наступление, и союзники, и мы, и тогда немцам будет крышка. В прошлом году австрийцев мы уже начисто разбили. Если бы не немецкая помощь, они тогда еще просили бы мира. Теперь очередь за немцами. Коли хорошенько постараемся, поколотим и их. Этим летом будет окончательный перелом, и в следующем 16-м году войну мы кончим! Не так ли, братцы?…
Раздался гул голосов:
– Так точно, ваше приитство… Надо кончать.
– Через три дня, – снова начал Соваж, – я возвращаюсь в полк. Если у кого есть письма, сдавайте их в батальонную канцелярию, я отвезу… И прощайте, братцы… Или лучше, до свидания в родном полку! Помните, ваши товарищи вас ждут!
Раздалось громкое:
– Счастливо оставаться, ваше приитство!
И, несмотря на бессмысленность слов, чувства были правильные.
Помещение Соваж осмотрел мельком. Главное внимание он обращал на людей.
Покончив с чинами, он обратился к нам, офицерам, и сказал:
– Я, господа, вижу, что размещены вы здесь неважно. Очень тесно… Это, конечно, не казарма мирного времени. Но это не самое главное. Главное, чтобы люди были здоровы. И не давайте им скучать. Производите занятия, читайте им, рассказывайте. Делайте так, чтобы они все время были заняты. Кое-чему можно учиться и на улицах. В общем, духом и видом людей я доволен. И это, конечно, ваша заслуга. От имени полка благодарю вас. И до свидания в полку…
И крепко пожал нам всем руки.
Уже не помню сейчас, был ли завтрак в собрании. Если и был, то без вина и самый будничный. Отнюдь не похожий на былые командирские приемы.
Соваж провел в запасном батальоне три дня. Бедная его жена и дети видели его мало. И видели его в последний раз.
Соваж вернулся в полк, когда тот стоял под Сморгонью. После Сморгони нас убрали в резерв, к северу от Молодечно, где мы простояли до декабря. В конце декабря полк перебросили в состав армии Юго-Западного фронта, в район Галиции. Там мы опять стояли в резерве, до февраля 1916 года. Потом
