— Не шевелись, девочка! — Приказывает грозным голосом, даже понимая, что мне чертовски больно. Отходит куда-то в сторону, и я слышу звон стекла. Звук струящейся воды. Снова далекие незнакомые слова. Женщина возвращается ко мне, держа в руках стакан наполненный жидкостью, похожей на крепко заваренный чай. Садится рядом, и снова поднимая мою голову, подносит стакан ко рту. В нос моментально бьет резкий травяной запах. — Ты должна выпить все до капли. — Настойчиво требует, наклоняя стакан. Начинаю пить мелкими глотками, морщась от горечи напитка. Выпиваю все до дна, обессиленно приземляясь головой на подушку. Смотрю в сторону входа, видя, как в комнату заходит Зураб, серьезно смотря то на знахарку, то на меня.

— Что происходит? — Зураб строго обращается к женщине, не обращая на меня абсолютно никакого внимания. Словно я ненужная вещь, от которой хочется скорее избавиться. Подходит ближе, кидая на меня презренный взгляд.

— Роды скоро начнутся! — Женщина не пытается даже обернуться, дарит все свое внимание только мне. По голове гладит, пытаясь успокоить. Особенно после того, как меня лихорадочно начинает знобить. — Мне нужно вернуться в поселение, чтобы позвать помощницу и взять необходимые вещи. Не оставляйте ее одну. — Обращается к Зураб, которой явно не по вкусу просьба этой женщины. Стоит ей только выйти, Зураб тут же оставит меня одну. Но наверно это лучшее, что она может сделать.

— Закончите с этим скорее. — Жестоко и холодно. Бесчеловечно. — Завтра за ней приедут, и я не хочу вручать покупателям испорченный товар. — Свозь пелену боли я слышу ее ядовитую усмешку. Боже, от чего люди становятся такими жестокими? Немой вопрос, зависающий в сознании. Наверно я никогда не смогу найти на него ответ.

— Лежи тихо. — Женщина обращается ко мне, никак не комментируя слова Зураб. Делает вид, что вообще ее не существует. — Будет больно, но ты должна держаться. — Гладит по руке, поднимаясь на ноги. — Я скоро вернусь. — Улыбается, даря мизерную искорку надежды. Света, который настырно проникает сквозь тьму, обволакивающую мой разум. Быстро выходит из комнаты. Зураб разворачивается и делает тоже самое. Пьянеть начинаю. Сгибаю ноги в коленях, ощущая, как боль становиться сильнее. Овладевает каждой клеткой моего тела, лишая возможности ощущать мышцы. Невыносимо жарко. Внутри все печет. Начинаю тихо шептать, прося Бога спасти моего мальчика.

Глава 41 Часть 3

Оставить его жизнь, забрав мою. Большего не нужно. Корчусь, изнывая в муках. Стараюсь резко не двигаться, вспоминая слова знахарки. Время тянется очень медленно. Проходит минута или десять не понимаю. Все в прострации. Ноги дрожать начинают. Создается ощущение, что вниз живота кто-то вонзил острый кинжал. По самую рукоять. Провернув несколько раз. Слез больше нет. Полное опустошение. В лихорадочной дрожи, ерзаю на месте. Обнимая живот. Осознавая, что вот-вот произойдет что-то до безумия страшное.

— Терпи. — Нервно вздрагиваю, ощущая что-то холодное на своем лбу. Намоченную марлевую салфетку.

— Не могу. — Через стоны. Женщина разрезает мое платье до самой груди, отодвигая в сторону мешающие куски ткани. Что-то делает, и я чувствую, что подо мной становится мокро. Боль с каждой секундой усиливается. Начинает давить на живот обеими руками, двигаясь ближе к подножью кровати. Разводит мои ноги в стороны.

— Ты можешь терпеть. Старайся. Ребенок не правильно идет. — Звенящим свинцовым эхом. Как острой бритвой по сердцу. Вообще не говоря жив он, или уже мертв. Стискиваю зубы, напрягая мышцы. Впиваясь пальцами в жёсткое покрывало. Дергаюсь, приподнимая голову от подушки. Знахарка сильно двигает руками от верха живота вниз, словно выдирает все мои внутренности живьем. Пытаюсь сжать ноги, чувствуя, как горячая липкая кровь, сгустками выходит наружу. Но женщина не позволяет шевелиться, приказывая своей помощнице крепко меня держать. Смерть тянет свои руки, хватаясь за меня. Сознание, почти теряя, уже внятно понимаю, что не выживу. Ни я. Ни мой сын. В этой грязной комнате. Так и не увидев своих родных.

— Больно… — Шепотом. В бреду. Видя перед собой лишь кромешную тьму.

— Соберись и помоги своему ребенку появиться на свет. — Повышает голос, чтобы меня отрезвить.

— Не могу. — Через слезы. Уже даже не чувствуя, как они стекают по лицу и шее.

— Ты все можешь, девочка. — Гневно. Борясь за две жизни, в то время, как я не нахожу в себе сил на это. — Если не сосредоточишься, малыш не выживет. Тужься! — Приказывает, и я выполняю. Приподнимаюсь, упираясь локтями в жесткий матрас. Игнорируя боль и чуткое головокружение. Ноги дрожат. А после я и вовсе перестаю их чувствовать. — Еще. Помоги мне. — Глухо и очень далеко. Все происходящее, кажется страшным сном. Миражом, который никогда уже не рассеется. Напрягаюсь, последний раз, тяжело вдыхая крупную порцию воздуха. Падаю спиной на кровать, ничего больше не чувствуя. Все кончено. Душа окончательно мертва. Наверно, как и мое тело.

— Отмучилась. — Облегченный, но чертовски далекий женский голос. Словно я со стремительной скоростью покидаю то место, где находилась. После коротко произнесенного слова, слышу слабый писк ребенка. Вообще не похожий на привычный крик. Сердце сжимается, кажется, делая несколько последних ударов. Глаза на секунду распахиваю, но ничего не могу увидеть перед собой.

— Мой сынок. — Последняя сказанная фраза. Не соображаю, проговариваю ли я ее вслух. В темноте пропадаю, окончательно лишаясь не только сил, но и рассудка. Невозможно стереть из души то, что стало ее частью. Только душа моя выжжена дотла. Страшная одинокая смерть тянет свои руки, уводя меня далеко от света. Укрывая вуалью, обнуляет все. И после неё уже ничего не имеет значения…

Глава 42

Эмир.

Реальность со стремительной скоростью рушится. Наверно мне нужно смириться с тем, что разбито, и не пытаться склеить свою жизнь. Лицезреть до конца своих дней трещины, не имея возможности все исправить. Оставаться бессильным, зная, что все могло произойти по-другому. Мираж моего сознания травит. В своей бессознательной реальности я не могу поверить в происходящее. Пытаясь мыслить трезво, не нахожу здравого оправдания ни одному из совершенных ею поступков. Эта чертова запись выдрала живьем мое сердце. Разорвала его на куски. Моральных сил больше не было. За последние несколько недель измотался до смерти. Сегодняшняя ночь стала апогеем. Раз за разом просматривал эту проклятую запись, не веря в то, что слышал. Видел собственными глазами. Нет пытки страшнее, чем собственные воспоминания. Жестокая ошибка думать, что время способно что-то исправить. Изменить людей. Так или иначе, они остаются теми, кем были на самом деле. Непереносимая боль сдавливает легкие, не позволяя сделать ни