снова останавливаются на мне, заставляя следить за собственным дыханием и выровнять спину. Вот этот ее взгляд мне до боли знаком, так что сразу же опускаю глаза и жду очередного наказания.

– У каждого из нас есть долг перед родными. Тяжелый, неподъёмный и почти недосягаемый, но взять и забыть о нем нельзя. Мой долг перед предками, перед вами, моими дочерями, снять это проклятье. Я уже заплатила высокую плату, чтобы не платили вы. Твой же долг, Пенелопа, в том, что ты никогда не должна забывать, кто твоя семья. Что она сделала для тебя и всегда… Запомни это, ВСЕГДА защищать своих сестер. Надеюсь, хоть на это ты способна?

Рассеянно поднимаю на нее глаза, обычно в такие моменты она кричит на меня и выставляет из дома. Она ждет от меня ответа на вопрос, точнее моего утвердительного кивка, и я даю ей то, что хочет. Лишь после этого мать успокаивается и снова откидывает голову на подушку, по привычке щелкает пальцами, как это делают сестры, чтобы погасить свет, но у нее не получается.

– Выключи свет и ступай спать в сарай, и отцу там постели, нечего ему здесь в том виде, в котором он придёт, делать, – переходит она на свою обычную манеру речи, даже не глядя на меня больше.

– Как скажете, – отвечаю еле слышно и поднимаюсь на ноги, они занемели, потому делаю это не сразу.

– Быстрее! – мама резко повышает голос, от чего, несмотря на боль, быстро поднимаюсь и, ковыляя, добегаю до двери.

Уже на улице судорожно вдыхаю, чувствуя себя снова маленьким ребёнком, которого собственная мать не хочет видеть. Только теперь не плачу, как в детстве, не скандалю, пытаясь узнать причину, как в юности, теперь я выросла и смирилась.

***

Может, мать была права, и мы прокляты? И ни одна из женщин нашего рода не будет счастлива. Но брат же родился, так почему проклятие не снято? Почему я встретила его и влюбилась? Есть же какой-то злой рок в том, что Брачная метка связала меня именно с этим человеком. Мне очень хочется верить, что я ошибаюсь, что мне просто показалось, и на самом деле Вальтер думает не только о себе. Но как же эта вера похожа на ту, что я столько лет ношу в себе, веру, что мои родные на самом деле меня любят, в частности мать. В детстве Инга объясняла холодное отношение ко мне болезнью матери, однако став постарше, сестры просветили меня, что эта болезнь появилась из-за меня. То, что мы называем болезнью, на деле болезнью не является, у мамы угасание магического дара. И это не только лишает её возможности магичить и заставляет стареть раньше обычного мага, но и медленно убивает. Именно по этой причине никто не ожидал, что мама решится рожать четырнадцатого ребёнка.

Сестры вообще почти все были против, несмотря на жесткий мамин матриархат. Своевольная Иза даже попыталась подсунуть ей зелье, чтобы избавиться от ребёнка. Мама с сестрой тогда окончательно рассорились, потому во время родов Иза и не присутствовала, несмотря на опасность для жизни матери. Мой брат, Ерик, родился пухлым и здоровым мальчиком, роды прошли на удивление хорошо. Ирис хорошо справилась, ни у мамы, ни у мальчика не было осложнений, а папка ушел в паяный загул на целый месяц, нас вся деревня поздравляла. Сестры изменили свое мнение о ребёнке. Все, кроме Изы. Она даже не приехала на него посмотреть, заявилась лишь спустя два месяца и то по делам Провидицы. Именно тогда случился маленький инцидент, после которого меня срочно отправили учиться на зельевара. Мама ушла ругаться с Изой на улицу, а Ерик разревелся, услышав ее крики. Я, зная ее характер, принялась его успокаивать. И песенку пела, и укачивала, и бутылочку с молоком давала, ничего не действовало. Именно тогда, я решилась впервые взять его на руки, он, кстати, сразу успокоился и беззубо мне улыбнулся. До сих пор помню, какой он миленький, как махал своими маленькими ручками и пускал пузыри ртом. Малыш затих, и все было хорошо, пока в дом не вернулась мать с сестрой.

– Что ты делаешь? – вопрос матери, заданный со странной интонацией, заставил оторвать взгляд от ребёнка.

– Он заплакал, я его пыталась успокоить и…

– Отдай! – истерично выкрикнула мама, протягивая к ребёнку руки, доводя его снова до слёз. – Кому сказала: отдай!

– Мама! – воскликнула Иза, когда мать, не дождавшись от меня хоть какой-то реакции, силой выдирает ребёнка из рук.

Ерик плачет, заливается слезами, а она, даже не пытаясь утихомирить, держит его одной рукой и сверлит меня глазами полными ненависти.

– Я просто хотела его успокоить, – все ещё пытаюсь оправдаться, не понимая, чего такого ужасного успела натворить, – он же мой брат.

– Ты… ты….

– Мама, не надо, – пытается ее остановить Иза, пока Ирис пытается забрать из рук матери перепуганного младенца.

– Ты, чертово отродье, я же сказала тебе не трогать ребёнка! – кричит она так, что перекрикивает ребёнка.

Ирис выхватывает малыша и испуганно прижимает к груди, а затем по кивку Изы выходит из комнаты в спальню, пытаясь его хоть немного успокоить. Мать не обращает на это никакого внимания, ей сейчас куда важнее накричать на меня.

– Как только ты родилась, я знала, что ты такая же! Мой дар, моя жизнь и здоровье, тебе этого мало? Ещё и моего ребёнка захотела? – ее крик похож на истерику, кажется такое состояние называют послеродовой депрессией.

– Мама, успокойся! – кричит на нее Иза, пытаясь удержать, но мать вырывается и останавливается лишь в шаге от меня.

Из ее рук сыплются искры, это плохой признак, маме нельзя колдовать, она так и умереть может.

– Мама! – вскрикивает Иза, когда женщина с размаху дает мне пощёчину.

Мне больно не от удара, а от слов: «Лучше бы я тебя не рожала!». Ее руки все ещё искрят, но знаю, одним ударом она не ограничится. Заношу руку для ответной пощечины, и это вводит мать в шок. Если от ее пощёчины я только отвернулась, то от моей всего лишь угрожающе поднятой руки она упала на колени. Смотрит на меня с большим удивлением, как и сестра, они даже сказать ничего не могут.

– Ты что пыталась сделать? Пенелопа?! – кричит она, а я внутри радуюсь уже оттого, что она назвала меня по имени.

– Семья, – стараюсь говорить