Доктор, пришедший сразу на следующий день по просьбе Дена, прописал горячие ванны, которые вызвали обильное потоотделение. После этих процедур Глинка чувствовал себя легче.

Композитор находился под постоянным присмотром — сиделок и друзей. Несколько раз в день его навещал Ден, с которым Михаил Иванович продолжал рассуждать о фугах. Он просил его приходить еще чаще и часто до позднего вечера не отпускал от себя. Лежа в постели, он продолжал сочинять и принимал гостей. К нему приходили Кашперов с женой, с которыми он строил планы на будущее — либо весной 1857 года вернуться в Россию, либо дождаться сестры в Берлине и дальше отправиться жить во Францию или Италию, в полюбившиеся окрестности Комо[762].

Вскоре здоровье стало ухудшаться. Теперь его письма под диктовку записывал Кашперов. Он сообщал сестре, что болезнь «очень расходилась, но… все думают, что жизнь возьмет свое»[763].

В это время, 4 февраля, к нему приехал давний друг Владимир Одоевский, находившийся проездом в Берлине.

Услышав русскую речь в гостиной, Глинка, лежавший в постели, очень обрадовался. Они долго разговаривали.

В середине разговора Михаил Иванович с чувством сказал:

— Всякий день тебя благодарю, что ты надоумил меня познакомиться с Деном. Что за человек! Думал, что я что-нибудь в музыке смыслю. Но когда я поговорил с Деном, то припомнились мне твои слова, что мы в музыке кроме вершков ничего не знаем.

Он рассказывал о занятиях:

— Я ему сказал — вы забудьте, что перед вами сочинитель двух опер, трактуйте меня, как ничего не знающего школьника и начните со мною музыку с самого начала.

Несмотря на слабость и боли в легком, Глинка встал с постели и сыграл свою новую пьесу в строгом стиле духовной музыки.

Кашперов вспоминал, что больной продолжал шутить. За неделю до смерти он говорил доктору:

— Знаете ли, доктор, я гораздо более боюсь медиков, нежели самой болезни.

Далее Глинка начал жаловаться на боли в области печени, на потерю аппетита и, как следствие, физическую слабость. Он мучился рвотой, но лекарств не принимал. В результате Михаил Иванович почти ничего не ел в течение нескольких дней. Ден вспоминал позже, что его поддерживало «небольшое количество шампанского, то с водой, то без воды»[764].

За день до смерти, когда его утром одевали (надо заметить, что и до болезни Глинка пользовался помощью прислуги в наведении туалета), он шутил:

— Вооот, меня уже облекают в ризы.

Несмотря на собственную слабость, он пытался рассмешить своих сиделок, двух немок. Как-то раз он надел чепец одной из них и сказал Кашперову по-русски:

— Как же их не смешить, ведь тоска сидеть день и ночь с больным стариком!

Только 14/2 февраля, когда больной был окончательно утомлен болезнью и не проявлял никакого участия к происходящему вокруг, доктор Буссе объявил, что «болезнь внезапно приняла другое направление» — «жизнь больного в опасности»[765]. Но он утверждал, что Глинка отличается «необыкновенно сильным телосложением» и «больной умрет не вдруг»[766]. В этот день, услышав об опасных осложнениях, Глинка впервые охотно принял лекарство, прописанное доктором. Но оно не помогло…

3/15 февраля 1857 года в 5 часов утра Михаил Иванович Глинка скончался, «спокойно, без всяких видимых признаков страдания»[767]. Как вспоминал Ден (видимо, со слов сиделок, так как сам он не находился в это время с больным), за несколько часов до смерти он «потребовал подаренный ему матерью образок, поцеловал его молча, горячо молился, стал кроток и спокоен и остался так до той минуты, когда смерть внезапно его поразила»[768].

Парадокс судьбы, но Глинку, глубоко верующего человека, на чужбине перед смертью не напутствовал священник — не исповедовал и не причащал для очищения души от грехов, что необходимо для последнего пути истинного православного. Все это говорит нам о том, что никто из окружения не отнесся к болезни серьезно.

Ден утверждал, что Глинка, когда они разговаривали о смерти, настаивал на вскрытии (сложно сказать, когда они вели такие разговоры, видимо, уже в последние дни). Немецкий ученый исполнил все, о чем его просил русский друг. Вскрытие показало, что кончина последовала от «чрезмерного развития так называемого ожирения печени», так что, как заключил врач, «он, ни в коем случае, не мог долго жить»[769]. Сегодня это заболевание имеет название жирового гепатоза. При нем естественные клетки печени замещаются жировыми, в результате чего нарушается обмен веществ, неправильно распределяются питательные вещества, и больной испытывает постоянную интоксикацию.

Все тяготы похорон взял на себя Зигфрид Ден: он сообщил о смерти русского подданного в посольство и вызвал православного священника. 17 февраля в «Берлинской газете» появилось траурное объявление, вероятно, поданное им же, о том, что «скончался от хронического недуга русский императорский капельмейстер Михаель фон Глинка»[770].

Дом, в котором жил Михаил Иванович последние месяцы, входил в приход лютеранско-реформистского храма, поэтому он был похоронен на Троицком лютеранском кладбище. Погребение состоялось 18 февраля, как и полагалось по православной традиции, на третий день после смерти. На церемонии присутствовали Мейербер, Ден, Кашперов, дирижер Бейер, скрипач Грюнвальд, игравший ему в последнее время квартеты Гайдна по вечерам, чиновник из русского посольства, вероятно граф Петр Шувалов и др. Отпевание совершил прибывший из Веймара протоиерей Стефан Сабинин. Прежний протоиерей Василий Полисадов, с которым Глинка был хорошо знаком, как раз в это время уехал в Петербург, увозя с собой подарок от композитора для любимой племянницы.

Ден, согласно пожеланиям Шестаковой, поставил на его могиле временный простой памятник из силезского мрамора с надписью:

«Michail von Glinka.

Kaiserlicher russischer Kapellmeister»,

то есть «Михаэль фон Глинка, капельмейстер русского императора»{538}.

Роковая случайность? Или…

В России о смерти Глинки узнали только через девять дней. О случившемся Ден написал в письме Людмиле Шестаковой, получившей его 12/24 февраля. Известие, доставленное, как ей казалось, так поздно, поразило ее. Ден переслал ей также и наиболее ценные вещи Глинки: образок, подаренный матерью, портрет Оли и фамильный перстень. Шлафрок, который Глинка очень любил и в котором он умер, немецкий теоретик не отправил, так как посчитал его слишком старым.

Шестакова начала хлопотать о посмертных мероприятиях. С соизволения императора в храме Спаса Неруко-творного образа при Придворно-конюшенной части, где когда-то отпевали Пушкина, состоялась панихида. Прощание с Глинкой на родине превратилось в масштабное действо, свидетельствующее о его известности, его большом почитании среди широкой публики. Информация о панихиде была распространена в прессе. Несостоявшийся либреттист Василько-Петров