Шрифт:
Закладка:
Интервенция на север
Мы обращаемся с большевистским правительством так, словно оно не является правительством. При старом режиме мы бы не высадились в Мурманске и Владивостоке без разрешения царя. Мы действуем, как во времена Французской революции, — захватывая Тулон и прилегающие места одно за другим.
«Когда было обнаружено, что в Финляндии, под предлогом помощи белофиннам находится немецкая армия под командованием генерала фон дер Гольца, насчитывающая пятьдесят пять тысяч человек, оказалось, что нет ничего, что могло бы удержать их от захвата незамерзающего порта Мурманска. Создай они там базу для подводных лодок, и вся наша сложная система оборонительных рубежей у Па-де-Кале будет опрокинута, что повлечет страшные последствия для конвоев. Это, — утверждал британский ген. Э. Айронсайд, — была реальная надвигающаяся опасность, которая и вызвала появление союзнических войск на севере России»[2559].
Потенциальная угроза действительно существовала: Финляндия, опираясь на поддержку Германии, требовала от России весь Кольский полуостров, Соловецкие острова, далее граница по Белому морю должна была идти по реке Свири к Ладожскому озеру и до Финского залива; плюс к этому финны хотели еще и Восточную Карелию. Таким образом, финны заявляли территориальные претензии, равные 60 % всей площади Финляндии, а кроме еще и огромной контрибуции[2560]. Для Антанты, в этой связи, реальную угрозу представляло появление немецких военно-морских баз на Кольском полуострове.
Приглашение
Во времена Смуты 1610–1612 гг. посланцы от военной компании немцев, французов, англичан и т. д. предложили Д. Пожарскому свою помощь в борьбе против самозванцев и поляков, и тем самым «всей земле приходом своим великую радость учинить»[2561]. Пожарский не только отказался, но и направил архангельскому воеводе предписание: «смотрите накрепко, чтоб с воинскими людьми корабли к Архангельскому городу не пришли и безвольно лиха не учинили»[2562].
«Первая высадка союзников на северном побережье России прошла практически без сопротивления большевиков, — вспоминал американский посол Фрэнсис, — при весьма интересном стечении обстоятельств»[2563]. События разворачивались следующим образом: Троцкий отказался участвовать во вторых переговорах в Брест-Литовске. Вместо себя он послал Чичерина. Условия договора на этот раз были гораздо более тяжелыми, чем те, которые большевики отвергли на первых переговорах, и Троцкий предполагал, что Чичерин откажется их подписать, а немцы начнут новое наступление[2564].
Поэтому, на запрос мурманского Совета: следует ли разрешить высадку союзников, и сообщавшего, что «представители дружественных держав, расположенных в Мурманске французской, американской и английской миссий, по-прежнему демонстрируют хорошее расположение к нам и готовы предоставить помощь, начиная с продуктовых поставок и вплоть до использования активной военной силы»[2565], Троцкий ответил: «Ваш долг — сделать все для защиты мурманской железнодорожной линии. Каждый, покинувший пост без борьбы, — предатель. Немцы наступают мелкими группировками. Сопротивление возможно и обязательно. Ничего не оставлять врагу. Все ценное должно быть эвакуировано, если это невозможно — уничтожено. Вы обязаны принять любую помощь от союзнических миссий»[2566]. При этом Троцкий поставил условием любого сотрудничества с союзниками невмешательство во внутреннюю политику и взаимодействие с большевиками…[2567].
На основании директивы Троцкого, председатель «Мурманского Краевого совета» А. Юрьев 2 марта заключил с англичанами временное «словесное соглашение»[2568], которое фактически стало «приглашением к интервенции». (На основании этого соглашения 6 марта английский крейсер «Глори» высадил в Мурманске десант морской пехоты.) Необходимость «приглашения», диктовалась позицией американского президента Вильсона: «Президент всей душой сочувствует любым военным усилиям, которые могут быть предприняты в Мурманске и Архангельске, но подобные действия следует предпринимать только при гарантированной симпатии русского народа, и они не должны иметь своей конечной целью какую-либо реставрацию старого режима или оказывать любое другое влияние на политическую свободу российского народа»[2569].
Советское правительство не подтвердило «Мурманского соглашения»[2570], отдавая себе отчет, что оно легализует интервенцию и одновременно грозит разрывом только что подписанного Брестского мира[2571]. Последнее угрожало новым наступлением немецкой армии. «Занятие англичанами Мурманского побережья чревато для нас серьезными опасностями, — указывал командовавший немецкими войсками ген. М. Гофман, — и… мы должны предпринять что-нибудь против этого… Мы никак не можем допустить дальнейшего продвижения англичан на Мурман»[2572]. В начале августа, на совещании германского военного командования была поставлена задача оккупировать Петроград, а затем продолжить наступление на Север России. В середине августа немецкое командование потребовало от руководства Финляндии, чтобы ее армия была готова через две недели начать боевые действия на Мурманском побережье[2573].
Большевики в этих условиях, по словам Ленина, были вынуждены обратиться к политике лавирования между немцами и «союзниками», тем самым «затрудняя, и оттягивая англо-американо-японское удушение России»[2574]. Результатом этой политики «лавирования» стал пункт дополнительного Брест-Литовского соглашения от 27 августа, согласно которому Советское правительство «для соблюдения своего нейтралитета» обязывалось применить все имеющиеся средства, чтобы удалить войска Антанты со своих северных территории[2575]. И именно этим соглашением, спустя два года, перед сенатским комитетом по расследованию русской пропаганды, оправдывал высадку союзников в Мурманске ген. Ф. Пуль. Эти дополнительные соглашения, утверждал он, «были, в отличие от первоначальных договоров Брест-Литовска, подписаны большевиками не под явным принуждением, но по их желанию и инициативе». И трактовал этот факт как упрочнение сотрудничества между большевиками и немцами[2576].
На деле, все было прямо наоборот: дополнительные статьи Брест-Литовского договора носили кабальный характер, по ним Россия должна была выплатить Германии репарации, за национализированную собственность и аннулирование иностранных займов, в размере 6 млрд марок — частично золотом, частично деньгами, частично товарами, частично «экономическими концессиями»[2577]. Экономические статьи договора давали Германии полное преобладание в России. По словам Иоффе и Красина они могли «вызвать полный паралич русской экономической жизни». Большевики предупредили Германию, что подобный договор «поднимет всех русских против нее»[2578]. Но вместе с тем, по договору Германия брала на себя обязательство гарантировать Россию от нападения Финляндии[2579]. «За презренные деньги, — комментировал это допсоглашение ген. фон дер Гольц, — оставили на произвол судьбы будущее Германии на Востоке»[2580].
Англичане и французы, тем временем, уже строили планы по освоению «новых территорий»: «Мурманский порт, единственный незамерзающий и действующий круглый год, должен был, как нам казалось, стать основным, так как, прежде всего он обеспечивал постоянный доступ в Россию и, кроме того, был рынком сбыта угольных запасов Кольского полуострова. Были уже разработаны проекты строительства причалов, доков вдоль побережья. Крупные промышленные предприятия Европы планировали вложить свой капитал в разработку соседних месторождений магнитной руды; можно предположить, какую выгоду извлекла бы из этого русская экономика.
