— А вам-то чего бояться, мама? Ведь культурные люди, запад, цивилизация… костры, уничтожение евреев, концлагеря!

— Прекрати, Евгения!

— Нет, не прекращу, не прекращу! — крикнула Женя и сорвала одеяло со второго окна.

— Евгения! Кто здесь старшая!

— Я старшая! Я! Я! Я! — твердила Женя и срывала одеяла и простыни. В комнаты хлынул свет.

— Ты сумасшедшая! — прошептала мать. — Что ты делаешь?

— Костры, концлагеря, казни! — выкрикнула Женя. — Не хочу, чтобы было темно! Пусть будет светло! — Она помолчала и, прибавив с воодушевлением: — К черту! — скрылась в своей комнате.

Там у нее был свой мир — «островок Советской власти», как мысленно определила она. Над столом висел портрет Ленина, лежала на этажерке стопка книг: «Чапаев» Фурманова, «Танкер „Дербент“» Крымова, «Белеет парус одинокий» Катаева…

Женя была твердо убеждена, что никогда и ни за что она не снимет портрета, не сожжет хорошие советские книги. Особенно уверена она была в этом сейчас. Пусть в городе немцы, фашисты, она — советский человек! Она будет бороться!

После короткого победоносного сражения с матерью Женя села за свой столик, взяла дневник, в который не записывала уже месяца два, и записала: «С сегодняшнего дня я чувствую себя бойцом на боевом посту». Ей хотелось еще что-нибудь добавить, но, поразмыслив, она пришла к выводу, что и этого вполне достаточно для того, чтобы фашисты приговорили ее к смертной казни.

Дневник она решила на всякий случай спрятать.

Часа через два в ее комнату заглянула мать.

— Евгения, ты еще не ела сегодня… Я приготовила обед, — сказала она.

Женя встрепенулась.

— Да, правда!

— Но окна я все-таки завесила, — тихо добавила Марья Ивановна.

— Да какой же смысл? — удивилась Женя.

— Все-таки поспокойнее так…

Теперь Женя только улыбнулась. Бог с ней! Бывают у старых людей чудачества…

День прошел.

Прошла ночь.

Утром, пока Женя еще спала, Марья Ивановна сбегала к знакомой на соседнюю улицу и, вернувшись, оживленно сообщила дочери, что высшей гражданской властью в городе теперь будет не председатель городского Совета, а бургомистр, на эту должность немецкое командование назначило некоего Копецкого. Марья Ивановна с еще большим оживлением поведала дочери, что она знала до революции одного Копецкого, нет, даже двух Копецких — отца и сына, местных фабрикантов, и тот и другой были обаятельнейшими людьми, высоконравственными, особенно запомнился ей своими исключительными качествами сын, Виктор Копецкий, кажется… да, да, Виктор Сигизмундович Копецкий, молодой, элегантный…

— Если это тот Копецкий, нам с тобой бояться, нечего, — с воодушевлением закончила Марья Ивановна.

Женя поморщилась:

— Зачем вы все это выдумываете, мама? Фабриканты, Копецкие… Это просто смешно.

— Евгения, ты скоро поймешь, что ошибаешься.

В доме, где жила Женя, кроме семьи Румянцевых, осталось еще несколько семьей. После обеда к матери пришли соседки, сели в кружок и принялись рассуждать о том, как дальше жить и что их ждет при оккупации. Эти «бабские» разговоры Женя не переносила. Она закрылась в своей комнате, вытащила из-под матраца дневник (укромное местечко она подыскала для хранения своих тайн!) и решила записать еще кое-что.

Она уже обмакнула перо в чернильницу, когда раздался стук в стекло. Женя вскинула глаза: за окном стоял Саша Никитин.

ДРАГОЦЕННЫЙ ПОДАРОК

Женя увидела Сашу — и в ту же секунду вспомнился ей Аркадий Юков.

Было какое-то поразительное сходство между ними.

Только потом — сейчас ей было не до этого — она поняла, что и Аркадий и Саша играли непривычную, несвойственную им роль. И тот и другой прятался, выдавал себя не за того, кем был на самом деле.

Женя вскочила, испуганно охнув, выронила ручку, потом схватила ее, бросилась к двери, но не добежав, вернулась назад и припала лицом к стеклу.

— Саша! — крикнула она. — Саша! — Слезы покатились по ее лицу. Она провела по щекам ладонью, и фиолетовые полосы остались у нее на лбу, на носу и на подбородке: руки ее были в чернилах.

Широко улыбаясь, Саша сделал Жене нетерпеливый знак, означающий: «Впусти же меня!» И она поняла, бросилась к двери и опять вернулась, вспомнив, что у матери сидят соседки.

Видя ее растерянность, Саша показал руками, что нужно открыть окно. Женя вскочила на подоконник и стала отодвигать тугие шпингалеты. Рукоятка запора вырвалась из ее пальцев. Наконец окно распахнулось. Саша вовремя отпрянул, а то бы одна из створок ударила его. Оказывается, Саша висел за окном на локтях. Женя нагнулась, прошептала:

— Подожди, я спущу тебе стул!

— Не надо, — ответил Саша, — я вот так. — Он подтянулся на руках, сделал рывок и лег на подоконник грудью. — У тебя все в порядке?

— Все, все! Саша, где ты был? Почему ты так долго?.. Почему ты не заходил ко мне? Это же бессовестно… в самом деле! — быстро говорила Женя сквозь радостные слезы.

— Подожди. — Саша перебрался через подоконник. — Ух! — вздохнул он с облегчением. — Страшно боялся, что не застану тебя! Думал, эвакуировалась…

Женя хотела сказать, как она ждала его, как волновалась, как из-за него осталась в городе, но объяснять все это пришлось бы долго, а времени у нее сейчас не было ни секунды; она схватила Сашу за плечи и прижалась к нему.

— Ну что, Женька?.. — растерянно спросил Саша.

— Саша!

— Какие тут новости?

— Саша!

— Марья Ивановна… я слышу… как она?

— Саша! — в третий раз бессознательно прошептала Женя.

— Ты что-то пишешь здесь?.. — Он потянулся к дневнику, лежащему на столе.

— Не смей! — вдруг резко вскрикнула Женя и выхватила тетрадь из его рук. — Как тебе не стыдно!

— Что? — недоуменно спросил Саша. — Почему?

Женя отбросила тетрадь, с отчаянием топнула ногой.

— Стыдно! Бессовестно! Почему ты спрашиваешь какие-то глупые вещи? Почему ты меня не поцелуешь?

Саша беспомощно пожал плечами, оглянулся на окно и сказал:

— Ну, иди поцелую…

— Дурак! — воскликнула Женя. — Я тебя ненавижу! Сашка, мой милый! — Она повисла у Саши на плечах и ткнулась губами в его губы.

Саша крепко зажмурил глаза.

Встревоженная криком Жени, Марья Ивановна заглянула к дочери и увидела, что Никитин, неумело обняв Женю, целует ее в висок и в щеку. Марья Ивановна вскочила в комнату и захлопнула за собой дверь.

— Боже мой, Евгения!

— Мама, — деловито сказала Женя, — закройте дверь и выгоните этих… своих соседок.

— Евгения! Что ты делаешь? — с ужасом проговорила мать.

— Здравствуйте, Марья Ивановна! — запоздало поздоровался Саша,

— Выгоните, выгоните! — сердито сказала Женя, махнув матери рукой. — Разве вы не понимаете?..

Марья Ивановна выскочила вон, шепча не то молитву, не то проклятия.

— Целуй же, что ты! — требовательно сказала Женя.

— Мне кажется, надо закрыть окно.

— Ты — трус!

— Нет, я боюсь за