– Доброе утро, Комильфо, ты опаздываешь, – перебил меня Тенгиз, слез со стула и достал из кармана какую-то смятую разлинованную бумажку и ручку. – Нам нужно поговорить.

– Ага! – обрадовалась я.

– Следует подвести итоги года. Подумать о процессе, который ты здесь прошла, что было и чего не было, чего хватало и чего – нет, какие будут пожелания на будущий год, как обстоят дела с учебой, с коллективом, с социализацией и с адаптацией.

Уши мои не поверили, а глаза заморгали. Да, он был настоящим. Вообще-то он был воспитателем. В учебном заведении. В программе “НОА”.

Мадрих протянул мне бумаженцию:

– Запишись. Желательно на сегодня.

На бумажке была таблица дней, часов и имен. Почти все клетки уже были заполнены именами одногруппников.

– Сегодня я не могу. Сегодня у меня Маша, а потом кони.

– С каких это пор у тебя кони?

– Фридочка тебе не рассказывала? Она мне устроила пробный урок верховой езды. У коней наконец освободилось место.

– Не рассказала. – Тенгиз сдвинул брови.

– Забыла, наверное, у нее куча дел.

– Запишись на завтра.

Я снова посмотрела на таблицу.

– Завтра все уже расписано.

– Покажи.

Я показала. Наверное, можно было с кем-нибудь поменяться, но Тенгиз не предложил.

– Окей, тогда вот, послезавтра в пять еще свободно.

Я вписала свое имя в пятое мая в 17:00. Официоз был неприятным.

– Можно я тогда завтра после уроков поеду навестить Владу? – неожиданно для самой себя спросила я.

– Одна?

– Одна.

– Я посовещаюсь с коллегами и дам тебе ответ.

– Хорошо, – совсем сникла я.

– Иди в школу, звонок через пять минут. В столовую уже не успеешь, прихвати запасной бутерброд.

Я послушно взяла с лотка булку с сыром, завернула в целлофановый пакет, положила в портфель и поблагодарила девчонок из Вильнюса.

После уроков я рассказывала Маше о вчерашнем дне рождения. Маша меня улыбчиво поздравила, потом благостно слушала, а пока я рассказывала, мне снова стало счастливо, почти как вчера, потому что счастье воскрешается, когда о нем говоришь вслух, но в какой-то момент она поджала под себя ноги. Это всегда было не просто так и что-нибудь означало. Сейчас это означало, что стих Тенгиза, который я ей зачитала наизусть, ей не понравился. Что в нем могло не понравиться, я не могла понять, поэтому спросила об этом Машу.

– Почему ты предположила, что стихи мне не понравились? – попыталась Маша улизнуть.

– Это очевидно по вашему выражению лица, – соврала я, потому что не хотела открывать ей тайну про говорящие ноги, не то она, чего доброго, перестанет их поджимать, и мне придется вслепую угадывать ее реакции.

– Какое у меня выражение лица?

– Недовольное.

Маша сделала глоток из стакана. Потом принялась молчать и смотреть на меня. Я тоже молчала и смотрела на нее. Игра в гляделки продолжалась минуты две. Я победила. Маша отвела взгляд и сделала еще один глоток.

– Ты многое подмечаешь, Зоя.

– Да, я знаю, я чуткая, вы мне говорили.

– Раньше ты часто говорила о Фриденсрайхе фон Таузендвассере и о дюке.

– Это плохо?

– Что плохо?

– Что я о них больше вам не рассказываю?

– Это не плохо и не хорошо. Ты иногда отводишь мне роль судьи, будто ожидаешь, что я буду оценивать те или иные твои мысли и поступки.

– Я вам не отвожу роль судьи, но вы сами судите и осуждаете.

– Я осуждаю?

– Да, Тенгиза.

– За что?

– Вы серьезно? Я когда вам рассказала про стих, у вас было такое лицо, как будто Тенгиза надо уволить.

Маша кашлянула и опять засверлила меня глазами. Они у нее были немного криво накрашены.

– Что вы сверлите меня глазами? Я все вижу, я же чуткая.

– Да-а… – протянула Маша со странной горечью. – Ты права. Я подумала, что ему не стоило такое тебе писать.

Что-то в Маше сегодня было не так. Но может, дело в том, что я с ней целый месяц не виделась из-за праздников и траурных дней и отвыкла от нее?

– Почему?!

– Почему…

– Неужели так трудно ответить на простой вопрос?

– Труднее всего отвечать на самые простые вопросы.

– Так почему?

– Зоя, – Маша опустила ноги на пол, как все нормальные люди, – я могу тебе ответить на этот вопрос. Но ты сама знаешь на него ответ.

Я знала ответ. Я прекрасно помнила наши ночные откровения в день попытки самоубийства Аннабеллы. Я рассказала Маше про свои сегодняшние ночные мысли. А пока рассказывала, ощущала тревогу, как ночью. И боялась, что Маша ее разделит, что она скажет: “Тенгиз сбивает тебя с толку, не соблюдает границ, и из роли вожатого выламывается, дурит тебе голову, обещает то, что выполнить не может”. И кто бы говорил! Ночью в парке она сама никаких границ не соблюдала и ревела при мне в три ручья.

Но Маша выдала неожиданное:

– Был такой психоаналитик Дональд Винникотт, он написал книгу, которая называется “Игра и реальность”. Там он пишет, что ребенку, чтобы повзрослеть и стать самостоятельным человеком, необходима игра. Знаешь, что такое игра? Это когда ты забываешь о том, что между реальностью и фантазией существует граница; когда сам вопрос, где настоящее, а где выдумка, отпадает; это когда что-то одновременно и вымысел, и настоящее.

– Так не бывает, – удивилась я. – Оно либо настоящее, либо ненастоящее.

– В обычной жизни да, но не в пространстве игры. Играя, ты как будто создаешь то, что уже было там до тебя. Вообще-то это важно не только в детстве, это всегда важно.

– Я не понимаю, – отмахнулась я от Маши.

– Неправда, – отрезала Маша. – Все ты понимаешь. Каждому человеку нужен тот, кто был бы для него одновременно настоящим и ненастоящим; тот, кого он мог бы сотворить, при этом не создавая.

– Это чудеса какие-то.

– Не чудеса это, а парадокс. И умение играть. А вообще-то пусть будут чудеса. Почему нет? Если у человека есть способность быть для кого-то чудом, одновременно самим собой и плодом воображения, ему повезло. И другим повезло. Тебе повезло. Для игры нужны двое.

В тоне и во взгляде Маши сквозило восхищение. Как я могла его спутать с осуждением? Или это она изменила свое мнение во время беседы? Решила мне подыграть? Маша завидовала. Она завидовала Тенгизу. Она завидовала мне. Она хотела, чтобы и с ней происходили чудеса. Ей хотелось, чтобы Тенгиз и от нее создавался таким, каким был сам по себе. Ей хотелось, чтобы она создавалась для меня такой, какой была сама по себе, и чтобы я видела в ней чудо.

Когда два человека разговаривают, открывается бесчисленное количество смыслов, бездонное, бесконечное. Как