хотят его видеть, а также немало и таких, кои ругают его за глаза, а лезут к нему – быть может, пригодится… Я у него был раза три, хотя никаких благ мне от него не надо, а просто по старому товариществу. Ну и наговорил же я ему – ты знаешь мой характер, за словом в карман не лезу.

– Что же ты ему наговорил? – спросил я.

– Да что тут скрывать! Говорю ему: «Павло, я в своей жизни все делал с бухты-барахты, а ты человек уравновешенный и должен хорошенько обдумать и рассудить раньше, чем решиться, особенно на что-нибудь важное; надо пошевелить своими мозгами и отдать себе отчет «а што то будэ?». А он, немного обиженно, сам переходит в атаку. «Все вы не хотите понять о происходящем, а я, обдумав, решил, что смогу спасти хоть часть бывшей России…» – «Ах, какой ты молодчина, Павло, браво, браво, спасать так спасать! Так знаешь что, раньше всего пошли немцев ко всем чертям со своей, как называешь, державы!» А Павло же нашелся, да, по-моему, довольно правильно, видимо, или поумнел, а может быть, кто-нибудь научил, и отвечает: «Ты бы хоть раз отрешился от бухты-барахты, а сам бы подумал и тогда бы не говорил: «Гони немцев!» Чем прикажешь, какими силами и возможностями их погонишь? У них сила, а у нас никакой… Кроме того, подумай и рассуди: если бы даже они добровольно ушли – что получится: откуда ни возьмись появятся банды петлюровцев, да и большевики не будут зевать. Представляешь себе киевский муравейник с нахлынувшими сюда и забившими весь город спасающимися людьми – ничего не делающими, болтающими и злословящими?»

Все это с жаром и горечью выпалил мне мой Павло!

«Пожалуй, ты правильно рассудил, но в чем же тогда твоя роль в спасении России? Не ты спасаешь Россию, а они. Ведь ты просто в их руках жупел, работающий для них. Ты им нужен, а не они тебе. С твоей помощью они выкачивают отсюда что им нужно, а кончится в этом нужда, отхватят себе лакомый кусок, остальное оставят на съедение большевикам». – «Вот, чтобы этого не случилось и нужно, пока у нас спокойно, – сказал Скоропадский, – стараться как можно скорее организовать армию, к чему я с правительством принимаем усилия, тогда и сможем дать отпор. Вот и донские казаки организуются, и Добровольческая армия, когда уйдут немцы, вероятно, сменят на меня гнев на милость… Быть может, общими усилиями сломим захватчиков-большевиков?»

В таком духе и шли мои разговоры при посещении Павло, – сказал князь. – Он предлагал мне должность у него, но я отказался. Мне было жалко его, ведь сколько лет служили рядом, дружили, пировали, посещали общих знакомых… Ну а как на Дону?

Я кратко объяснил, что ведем жестокую войну с Советами. Казаки формируют армию, но недостаток оружия и снаряжения, зачем я и послан. Добровольческая армия также в этом нуждается и в пополнении людьми; конечно, немцы им этого не дадут – побаиваются, преувеличивая их мощь. Но Краснов, получив, поделится с ними. Немцы препятствуют проезду добровольцев, но раз через советчиков сюда пробрались, то уж легче проехать к добровольцам. Беда лишь в том, что желающих бросить спокойную жизнь здесь, сменив ее на жертвенность там, – мало охотников. Сколько видно здесь офицеров и молодых людей праздно шатающихся, да вот тут, на должностях лакеев, подают нам еду бывшие офицеры; не патриотичнее ли было бы идти сражаться с добровольцами, чем служить здесь на «холуйских должностях». Нужно их стыдить и вести пропаганду об отправке к Деникину.

– Займись этим, – сказал я ему. Мои слова, видимо, сильно задели благородную душу князя, и с присущим ему жаром он чуть не крикнул:

– Конечно, ты прав. Эта обязанность всех нас. Я проберусь сам к Деникину и предложу свои услуги на любую работу. Пойду еще раз к Павло помочь мне в наборе и скажу: «Ты потомок запорожских гетманов – орудуй здесь, а я, как Рюрикович, русский князь, буду бороться за всю нашу необъятную Родину и еду к добровольцам».

Мы обнялись и распрощались. Как я позже узнал, Долгоруков служил у добровольцев, а в эмиграции попал в Марокко, где работал в Касабланке. Не забыл и участников Белого движения, образовав Отдел Русского Общевоинского Союза. Там и умер в 30-х годах. Мир праху скромного отпрыска рюриковского княжеского рода, большого храброго воина и русского барина, никогда не пользовавшегося для своего продвижения своими связями, мужественного, лишь немного сумбурного военачальника.

* * *

В назначенный день приема у гетмана мы все, пользуясь данным в мое распоряжение автомобилем, отправились в дом, где жил Скоропадский.

Войдя всей миссией в кабинет последнего, я представил лиц миссии и начал приготовленное мое приветствие от Краснова, начав с обращения «ясновельможный пан гетман», но Скоропадский перебил меня, поблагодарив за добрые слова, которые я хочу ему передать, и просил всех сесть и заняться делами, целью коих был приезд в Киев донской миссии.

Я начал с того, что, указывая на генерала Черячукина, доложил, что он назначен в нашу миссию Красновым в предположении – если гетман не будет иметь что-либо против – остаться здесь представителем от Дона, после нашего отъезда.

– Отлично, я охотно буду иметь дело с генералом Черячукиным и против его назначения ничего не имею. Я вкратце имею представление о задаче вашей миссии, и меня интересует то, в чем лично мог бы вам помочь?

Я просил Черячукина изложить нашу задачу, что он прекрасно сделал, не затемняя деталями главного – нашего боевого снабжения.

– Я готов лично во многом помочь, но по некоторым вопросам мне необходимо переговорить с правительством. Во всяком случае, ваши железнодорожные и хозяйственные дела встретят полное сочувствие, а потому с завтрашнего дня можете начать переговоры с соответствующими министрами. Что же касается оружия и перехода к вам, вопросы более деликатные, прошу тебя и генерала Черячукина в ближайшие дни зайти ко мне.

Затем гетман интересовался, как идут дела у казаков на фронте, и, извинившись, что должен принять еще ряд лиц, просил остаться на завтрак, который состоится вскоре.

На завтраке обстановка оказалась та, что и за обедом при моем посещении. То же окружение, та же скромная сервировка. В конце, перед подачей кофе, гетман поднялся и со стаканом красного вина выпил за здоровье атамана Краснова и донского казачества, пожелав успеха в борьбе. Я хотел было ответить, но Скоропадский заявил, что понимает мое желание выпить за его здоровье, благодарит заранее, т. к. не любит тостов,