Шрифт:
Закладка:
«Не принимают меня, потому что я рожден в мире черных линий. А Сумеречного обжигают черные, – понял вдруг Рехи, счищая, точно сажу, коросту с лица несчастной Инде. – Но ничего, пусть жгут. Так нужно, я же видел, видел цену настоящих чудес».
Тонкая кожа вновь побагровела, покрываясь волдырями, и лопнула. Но Рехи закончил и быстро спрятал руки в складках непомерно широких рукавов. То ли чтобы не показывать Саату и остальным жрецам проявление слабости, то ли чтобы не пугать изумленного ребенка.
– Вот и все, – выдохнул Рехи, заставляя мнимо царственный голос не дрожать. Вновь пред ним предстал заполненный изумленной публикой зал и притихшие жрецы. И совсем рядом Инде. Девочка рассматривала новую себя, исступленно крутя руками перед гладким белым лицом.
«Никто не должен знать, какой ценой делаются чудеса», – подумал Рехи и удивился, что не нашел сравнения с голодом. Он не насыщался, а истощал свои силы, но при этом его не терзал бессмысленный голод дикого зверя. Все слишком странно. И странная девочка, и странное место. И странный он.
– Значит, тебя зовут Инде. Откуда вы с бабушкой пришли, Инде? – спросил Рехи доброжелательно. Он встал с трона и наклонился, чтобы не глядеть на оробевшую девочку сверху вниз. Инде все равно опустила голову и закрылась шарфом. Она не привыкла быть иной, не привыкла смотреть открыто на собеседников. Ее не убили-то наверняка стараниями хитрой бабки, всеми силами скрывавшей болезнь ребенка.
– Из-за… Из-за хребта. Там стало страшно. Огонь, много огня, – путано проговорила Инде, хватаясь за грязную полу бабушкиного плаща. Старуха стояла с глупой улыбкой, из глаз ее текли слезы, и слов благодарности не находилось в ликующей душе. Но и без них все слишком хорошо читалось на сморщенном лице, особенно когда она без опаски гладила внучку по голове и целовала ее ладошки. Рехи вздрогнул от какого-то нового незнакомого чувства, щемящего и неуловимого.
«Из деревеньки людоедов наверняка. Той самой, которую мы разрушили или которую разрушил Сумеречный в прошлом году. Тогда… Когда-то тогда. В моей прошлой жизни», – отметил Рехи, но не вышло с привычным презрением. После работы со светлыми линиями что-то менялось в нем, наступала некая отрешенность, из-за которой не удавалось едко поддевать ни словом, ни мыслью. Не получалось для самого себя очернять окружающих.
– Мы шли и шли с караваном… – полушепотом повествовала Инде, исступленно глядя на свои руки. – Я, бабушка, Лойэ, Тико, Альпи… А за нами был огонь.
У Рехи оборвалось сердце. Он раньше не понимал, как это возможно, но теперь горло его сдавила немота, а колени задрожали. Он не ожидал услышать от кого-либо это заветное имя. Вмиг померк мир сияющих линий, свежие ожоги пронзила боль, вдоль хребта прошла сшибающая с ног волна бессилия. Весь мир сошелся на маленькой девочке, заключенный в неловкие фразы ее рассказа.
– Инде… Инде… и где же… Где теперь остальные? – прохрипел Рехи, впиваясь горящими пальцами в собственные ледяные предплечья под балахоном, царапая их острыми ногтями. Больно, как же больно услышать страшную правду. Ведь сюда Инде пришла только с дряхлой старухой. Куда же делись остальные? Бросили их? Повернули от ворот Бастиона? Рехи почудилось, что прошла вечность между его вопросом и ответом Инде:
– Не знаю. Альпи погиб в горах.
– Достаточно, деточка, разве интересно Стражу слушать об этом? – проворчал из-за плеча не в меру суетливый Саат. Он уже кивал стражникам, чтобы они выпроводили слишком задержавшихся безвестных просителей.
– Пусть говорит! – едва не крикнул Рехи, готовый разодрать Саату горло, лишь бы мерзкий жрец не мешал.
– Но Страж…
– А Лойэ и Тико где? – вопрошал с мольбой Рехи, не обращая внимания на возражения.
– Ушли от нас в Бастионе, – пожала плечами Инде, отводя взгляд и стремясь вновь прижаться к бабушке. Естественно, ее пугало всеобщее внимание.
– Поговорили – и хватит, – все-таки настоял на своем Саат, а потом пробурчал себе под нос: – Лойэ… Лойэ… Попадись она мне!
И Рехи вновь окатило холодом и жаром: «Она дошла! Дошла! Она здесь! И… о ней слышал Саат. Лойэ, да ты нигде не можешь жить спокойно! Что же ты натворила в Бастионе?»
Голод разума
Перед Рехи расступался народ. Он шествовал сквозь толпу, разрезая ее, как острый клинок – вражье тело. Собравшиеся растекались дымящейся кровью перед процессией жрецов и воинов, которые отгоняли особо назойливых факелами и мечами.
Рехи смаковал свою небольшую победу. И неизведанная доселе радость от помощи незнакомой девочке перетекала в предвкушение встречи с Лойэ. Но чем больше ликовала толпа, тем больше светлая радость затоплялась лестью. Собравшиеся просители предстали низкородным сбродом, жадным до дармовых чудес.
Бабка Инде была такой же, но в момент распутывания черных линий Рехи не думал о ней. Сама девочка ничего не просила, лишь смиренно ждала, не смея даже надеяться, что с лица когда-то спадет гниющая маска. Таким по-прежнему хотелось помогать. Но отнюдь не тем, кто теперь кидался ему в ноги, лобызая края балахона.
– Страж! Страж! Помоги мне! Исцели и меня! И меня!
– Расступитесь! Расступитесь! – командовал Саат. Ему пришлось поработать локтями наряду со стражниками, которые вовремя вскинули щиты, оттесняя возбужденную толпу.
Голод толпы ужаснее голода ящеров. Она напирала и заполняла собой все пространство зала, плещась пестрой массой, как чья-то рвота после пирушки. Еще недавно половина собравшихся с презрением сомневалась в пользе пришельца, этого глупого пустынного эльфа. Теперь они же готовы были слизывать грязь с его огрубевших пяток.
Рехи испытывал лишь омерзение, продираясь обратно к себе в тронный зал. Впервые ему захотелось, чтобы его заперли, закрыв ото всех. А еще больше он мечтал выбраться, вырваться в родную пустыню.
И случилось же так, что именно на его долю выпало все это ненормальное копошение! Ведь триста лет эльфы кочевали вдоль гор,
