покоряет себе и при этом не действует ни одною стороною своей в особенности, и ни на одну сторону его в отдельности. Оно полно цельности и единства, и в этом его тайна, особенность и сила. Можно изучить все религии, и ни в одной из них не найдется ничего глупого, ничего безнравственного, ничего несправедливого, ничего такого, что отталкивало бы от себя наше чувство прекрасного. Напротив, всем этим – высокою мудростью, нравственностью и красотою – запечатлена каждая религия, и притом в высокой степени[19].

Все то, что слилось в религиозном учении до неразличимости, потом выделяется из него, когда оно входит в жизнь, – и здесь лежит объяснение той многосторонности его влияния, которая наблюдается в истории. Как и всюду, влияние на творимое здесь происходит через влияние на творящее: изменяется дух и с ним жизнь, которая исходит из него. Тогда как под влиянием других видов творчества, производимых отдельными сторонами человеческой природы, отдельные же стороны и перерождаются в людях, напр., наукою – разум или искусством – чувство прекрасного; одна религия одновременно покоряет себе все силы духа, перерождает всего человека, так что со старыми богами оставляет он и государство, в котором жил, и искусство, которое любил, и науку, которою занимался, как это было, напр., при появлении христианства, когда языческий мир пал разом и весь. Но это падение бывает только временное: из скрытых элементов религии вырастают новые стороны жизни, те же, какие погибли, которыми присуще жить человеку, но только с другим характером, – новое религиозное искусство, другое миропонимание, отличное от прежнего государственное устройство. Так случилось в начале Средних веков: по-видимому, с язычеством навсегда погибало и искусство, и наука, и государство; в действительности же все это возродилось потом в новой и лучшей форме. И такое возрождение всегда совершалось после каждого сильного религиозного движения, напр., в европейской жизни после Реформации.

Наконец, третья особенность в религиозном творчестве, также указанная нами уже выше, состоит в том, что в нем человеческая природа возвращается к той первозданной чистоте, которой постепенное затемнение составляет, по-видимому, необходимое зло в истории. Вот почему момент его появления всегда предшествуется падением привычек, обычаев, нравов – всего того, чем и как живут люди ежедневно; явление единственное в истории. Человек становится просто человеком и перестает – бессознательно и невольно для себя – быть тем, чем его сделала история, цивилизация, вся окружающая среда. Он не действует более так, как привык действовать, он не думает более о том, одно нарушение чего еще так недавно казалось ему невозможным. Интересы неизмеримо важнейшие, истины высшие, нежели все, чем он жил дотоле, всецело овладевают им и как бы заволакивают от его глаз и людей, и природу. Он остается наедине с собою и со своим Творцом, и все, что обыкновенно разделяет их, – все, что возникло из истории, а не из природы человеческой, – оставляется им. И настолько прекрасно, настолько велико то, чем он живет в эти минуты, что, когда волнующаяся вокруг него жизнь снова пробуждает его к действительности, он не находит в себе для нее ничего, кроме осуждения. Его слово к людям – призыв к тому чистому и радостному, что он почувствовал в пережитые минуты, убеждение оставить все, в чем они и с ними еще недавно он сам находили и находят свое наслаждение и что теперь для него – одно осквернение человеческой природы и оскорбление для Того, Кто создал ее. И так много говорит это слово человеческому сердцу, так дорого оно ему, что ради него оставляется народами то, что не смогли бы вырвать у них никто и ничто.

Все эти особенности религиозного процесса, которые придают ему такую неизмеримую важность, заставляют отнестись к его изучению с возможно большим вниманием. И это внимание особенно должно быть направлено на те первые симптомы, которые ему предшествуют. Таковы некоторые явления человеческого духа, которые хотя по внешности, по своему точному смыслу остаются чуждыми, порою враждебными религии, однако в своей скрытой сущности бывают уже полны веяния религиозной идеи[20]. Это происходит потому, что пробуждающийся религиозный процесс имеет свойство окрашивать в известный цвет науку, искусство, поэзию, прежде чем появится в своем чистом виде. Как и в природе физической, в Мире человеческом иногда горизонт будущего уже загорается новым светом, хотя то, откуда исходит свет, еще остается скрытым. Не меньшего внимания, чем эти первые симптомы, заслуживают и те последние замирания религиозного процесса, которые нередко еще полны его имени, но уже далеко отошли от него по своей сущности, уже противоположны ему по значению. Нигде, быть может, вообще обманчивая наружность не бывает более обманчива, чем здесь; нигде внешняя форма и внутреннее содержание не бывают так слабо связаны между собою, как в этом чистейшем из произведений духа.

Как и повсюду, ведение исследования по схемам разума даст и здесь возможность не упустить чего-либо из виду. В учении о существовании процесса религиозного творчества следует рассмотреть отношение этого существования к природе человека и к лежащему вне ее; т. е. существует ли он неизменно в первой или является в ней временно, под влиянием второго. Заметим, что отсутствие всяких признаков этого процесса не только у некоторых людей (религиозные индифферентисты), но и у целых масс в некоторые моменты исторической жизни (напр., в XVIII в.) еще не доказывает, что религиозное чувство есть временное произведение условий жизни и влияний природы. Как потенция, и притом определенная, это чувство может лежать в природе человека в скрытом состоянии, и все значение внешней природы и условий жизни может ограничиваться лишь тем, что они пробуждают эту потенцию к жизни. В своей сущности религиозное творчество есть процесс развития двух параллельных рядов явлений: во-первых, явлений внутренних, состоящих в образовании одной общей концепции мира и жизни, – концепции, основанной на чувстве; и, во-вторых, явлений внешних, выражающихся в учении и в жизни, проникнутых этим чувством. В учении о сущности религиозного творчества оба эти параллельные ряда должны быть разложены на отдельные моменты, через которые проходит их образование: как зарождается, при каких условиях – внутренних, психических и внешних, физических и жизненных – развивается, наконец, как заканчивается эта концепция. Не утверждая положительно, мы склонны думать, что ни одна душа человеческая не чужда совершенно религиозного чувства; по крайней мере, разбирая внимательно отдельные психические моменты в жизни человека – каждого, кто бы он ни был и как бы ни относился к религии, – мы можем, указав на некоторые из них, сказать, что вот эти моменты (грусти, тоски, отчаяния) ближе к