Чтобы всё было по местам.

Прошу, не трогай меня.

И не играй, дразня.

Осквернённая любовь

Хоть ранил ты меня,

Я всё равно люблю тебя,

Сейчас я вещи соберу,

И от тебя скорей уйду.

Прошу, дотронься до меня,

Любовь так скверна.{?}[Tainted Love — Soft Cell (Kyan Palmer cover)]

Музыка угасла. И я тоже. Сначала меня всё забавляло. Эти слова были прямым посланием Джиму, я наслаждался тем, что снова блистаю на сцене, что все смотрят на меня, что единственный, ради кого всё это — мой дядя.

Но строчки в самом конце сбили с меня спесь. Как бы я не крутился, как бы не злился и не желал ему смерти… Всё итак ясно.

Сойдя со сцены под одобрительные аплодисменты, я попытался скинуть петлю печали. Добравшись до телефона, я застал раздражённого диджея. Пожав плечами на его немой вопрос, наверняка содержащий пару тройку плохих слов (А что? Зад поднял — место потерял), я стал удаляться от места славы. Только выйдя на свет, я столкнулся с Майлзом. То, что тот, очевидно, сбежал от своей компании и ждал меня здесь один, заставило мою самооценку снова взлететь до небес. Но демонстрировать это конгрессмену я не собирался. Поэтому, изобразив лёгкое удивление, я скромно замялся в метре от мужчины. Его губы растянулись в беззубой улыбке, а глаза тепло смотрели на меня из-под рыжих ресниц. Мной снова овладела эйфория, и губы сами собой распахнулись, а взгляд отправился томно блуждать по лицу американца.

— Завораживающе поёте, Эдвард. — отпустил комплимент он.

Я как мог изображал крайнее смущение, украдкой поглядывая на его приятное лицо, давая понять, как я польщён.

— Очевидно, — американец вдруг слегка рассмеялся и глянул себе через плечо. — вы не слишком заинтересованы в мистере Като.

Я на секунду завис, пытаясь понять, кто же такой этот Като. Но экзотичность фамилии дала мне понять, что Кингсли имеет в виду того азиата. В ответ на это предположение, я пожал плечами.

— Мне интересы вы. — прямо сказал я, выпрямившись, будто это было что-то дерзкое, что-то, что меня нисколько не смущало. Вообще-то, так оно и было.

Моя откровенность не поставила американца в неловкое положение. Он продолжал улыбаться, лишь на секунду опустив взгляд.

— Боюсь, — вдруг сказал он. — мы на разных сторонах.

Я на секунду опешил, распахивая глаза, но догнав, что мистер Кингсли имеет в виду ориентацию, а не вид деятельности, вернул себе невозмутимость.

— А я боюсь, мистер Конгрессмен, что имел в виду деловой план. — я смог скрыть разочарование, постигшее меня, за коварной ухмылкой.

Несмотря на то, что изначально мой примерный план состоял в том, чтобы использовать американца действительно по делу, я был раздосадован. Буквально после пары первых реплик, я ощутил что-то странно напоминающее влюблённость. В чём было дело, я не мог понять. Майлз Кингсли был полной противоположностью Джиму, но что-то в нём меня, очевидно, тронуло. Возможно, я смогу разузнать, что именно.

Тем временем Кингсли наконец-то смутился. Совсем чуть-чуть. Его выдал вырвавшийся смешок, а ещё он повернул голову влево (Так делали почти все политики, которых я встречал. Словно оглядывались, ища в толпе того, за кого можно было бы зацепиться, чтобы уйти от разговора, начинающего становиться неловким).

— Ах, вот как. Прошу прощения, мистер Мориарти.

— Ничего страшного. — заверил я конгрессмена.

Мужчина засунул руки в карманы и спросил:

— Так чем я могу быть полезен?

Мы гуляли по дому. Лавируя среди остальных гостей, уходя всё глубже в сад, прочь от музыки и посторонних, я подводил конгрессмена США к истинной цели моего визита сюда.

— Вы же знаете здесь всех американцев. — сказал я, отодвигая в сторону лист низкорослой пальмы. — Мне нужны те, у кого проблем по горло.

— Вы очень прямолинейны, Эдвард. — заметил Майлз, размеренно шагая рядом и держа руки перед собой в замке.

— Да, потому что мне незачем лгать. — отозвался я, наслаждаясь иллюзией уверенности.

Мужчина тихо ухмыльнулся, глянув на меня.

— Сколько вам лет?

— Девятнадцать.

— Вы довольно молоды. Я бы сказал, очень молоды.

Я слегка пожал плечами.

— Возраст — это лишь цифра. — повторил я слова Майкрофта, некогда сказанные мне самому. На этот раз воспоминания не мучали, а ласково щекотали, отчего я необычайно легко улыбнулся.

Я нравился Кингсли. Жаль, конечно, что не в том самом смысле.

Конгрессмен был рад покинуть шумный зал. Сейчас мы шли по коридору. Я мельком оглядывал статуи, картины и вазы. Ничего нового. Ничего особенного.

— Вы сказали, что хотите решить все проблемы тех, кого я назову. — американец подводил к коварному вопросу. — Но зачем Вам это?

Я незаметно вздохнул, припоминая все ответы Джима на похожие вопросы. Ах, да, их же и не было.

— Это игра. — сказал я, чуть пожав плечами и глядя на ковёр перед собой.

— А она законная? — вдруг поинтересовался Конрессмен и получил от меня отрицательный ответ и искреннее сожаление в глазах. — Тогда я ничем не могу помочь. — с той же меланхоличной грустью ответил мне Кингсли.

Я остановился и ещё раз внимательно вгляделся в мужчину перед собой.

— А Вы приверженец порядка?

— Разумеется.

— И сами его соблюдаете?

— Само собой.

Я глядел прямо в глаза Майлза, пытаясь уличить его во лжи.

— Но вы политик. — с некой ноткой враждебности заявил я.

Майлз ничуть не смутился.

— А Вы много политиков встречали?

Я кивнул.

— И все они были лжецами и лицемерами?

Здесь я замялся.

— Есть одно исключение. — хрипловатым голосом отозвался я. — Но лишь одно. — мои глаза воинственно взметнулись от пола на мужчину. — Все остальные не заслуживают доверия народа.

Американец медленно закивал и вздохнул.

— Не каждый способен оставаться альтруистом, получив власть. — просто ответил он. — Взращивать нравственно положительное поколение сложно, но моя страна прилагает к этому немалые усилия. Чтобы наши дети были свободны и добродетельны. Но всё же, как писал Платон, правителям государства надлежит применять ложь как против неприятеля, так и ради своих граждан — для пользы своего государства, но всем остальным к ней нельзя прибегать.

Я было открыл рот, но Майлз меня опередил:

— Разумеется, это не про всех. Я согласен, что много людей правительства продажны. Но запомни, Эдвард, — Майлз вдруг вырос надо мной как Пизанская башня. — как отличить хорошего политика от плохого: хороший приходит к власти не потому что это выгодно ему, не потому что он находит в этом удовлетворение, а по необходимости, не имея возможности поручить это дело кому-нибудь, кто лучше него или ему равен.

Мне вдруг стало нехорошо. Всё снова рушилось, искажалось. Я увидел перед собой Майкрофта и