в 1914 году заняла Львов. Только весной 1917 года, вскоре после взрыва, как тогда говорилось, «большой и бескровной революции», в первые весенние дни и в природе, и в сердцах уже «горожан», а не подданных, посетил Митрополит и революционную столицу Петроград, освободившись из своей, как бы там ни было, но почетной ссылки. Первым в петроградской украинской колонии весть об этом получил покойный Александр Лотоцкий, который сам, кажется, немало рук приложил к тому, чтобы ускорить освобождение Митрополита.

Первая встреча состоялась на железнодорожном вокзале в гостевом покое для высокопоставленных пассажиров, где собрались представители многочисленных украинских организаций. Измученный болезнью, а к тому же еще и далеким путешествием, Митрополит в нескольких теплых словах поблагодарил в лице А.Лотоцкого присутствующих за высказанные им слова сочувствия и радости его видеть, и пригласил присутствующих посетить его дом, предоставленный в его распоряжение высшей властью католической церкви в столице. Много людей собралось в назначенный день и старых, и молодых, чтобы в менее торжественной, но зато более дружественной атмосфере приветствовать дорогого гостя. Разная по своему социальному составу украинская общественность революционной столицы, собравшаяся в огромном зале в ожидании выхода Митрополита, единогласно просила А.Лотоцкого взять на себя руководство этим торжественным мероприятием и выделила ему в помощники популярного в колонии молодого ученого, историка искусства Костя Шероцкого{474}, доверяя им полностью в том, что они сумеют достойного гостя должным образом приветствовать и подобающими разговорами развлечь; оба ведь они были для этого лучше всех подготовлены как духовным образованием, так и своим происхождением: оба были поповичи.

Для большинства присутствующих встреча с руководителем высокого ранга Церкви, да еще и незнакомой, католической, представлялось делом далеко не простым. Непростым, по всей видимости, было оно и для наших избранников. Когда открылись двери соседнего покоя, и в них появилась гигантская фигура митрополита — все присутствующие встали. Первым подошел к Митрополиту А.Лотоцкий, а за ним — Кость Шероцкий. И тот, и другой, хотя и были среднего мужского роста, показались рядом с Митрополитом какими-то мальчишками. Приблизились, склонили с уважением головы и на минутку замерли. Митрополит протянул ближайшему руку и сразу отдернул ее с усилием назад и вверх, почти к своей груди. Видно было растерянное лицо Лотоцкого, который той руки поцеловать не успел. То же самое случилось и с К. Шероцким, с той лишь разницей, что хоть он был и выше ростом, но значительно более деликатного сложения, и освободить свою руку после дружеского пожатия руки Широцкого Митрополиту удалось с меньшим усилием, чем в предыдущем случае. Видно было по смущенным лицам наших избранников, что экзамена они — по их глубокому убеждению, — не выдержали. Единственное для них было утешение, что и никто другой на их месте не знал бы, что делать в такой ситуации. В общем далекие от обрядности католической Церкви, они только из разных рассказов и газет слышали, что Папу целуют в туфлю, а кардинала в кольцо, но никакого понятия не имели, что делать при встрече с Митрополитом. Целуя своих архиереев в руку, наши и тут думали, что это будет самое правильное, ну, а как оно надо было поступить тогда — этого я и до сих пор не знаю.

Атмосфера через минуту полностью изменилась. Все, хоть и сочувствуя Лотоцкому и Шероцкому в их неудаче, сами раскрепостились. Большинство молодежи не могло сдержать улыбки на устах, все подошли ближе к Митрополиту и оживленно и весело начали с ним, как с простым, разговор. Намеченный торжественный ритуал пошел кувырком, а завязался искренний разговор между детьми одной Родины, которые хоть и далеки географически друг от друга, и хоть и разные по культуре и культурности, все же нашли много чего интересного рассказать друг другу и о тяжелом прошлом, и о бурной действительности, и об интересном, увлекательном будущем…

Когда наша армия осенью 1920 года перешла Збруч, создавая правое крыло общего с Польшей фронта, положение и армии, и правительства стало очень и очень тяжелым. Нарастало в наших кругах определенное возмущение Польшей, которая упорно стояла на своей позиции против Галиции и никак ни в чем, даже в последнюю минуту, не хотела уступить. С другой стороны, галицкое общество в массе своей было по отношению к нам не менее враждебно, чем к Польше. Не понимало оно того, да и трудно было ему понять суть нашего соглашения с Польшей. Улица всегда все упрощает. «Измена», «предательство», «купили», «продали» — вот термины, которыми оперировала тогда галицкая улица против нас. А то, что мы хотели как можно дольше удержать при жизни Украинскую Народную Республику — собственное государство, — показать миру, за что именно идет борьба, и к чему стремится нация как к наивысшей цели — о том не с кем было говорить. В нашей же армии было много галичан, и распыленных в разных частях между надднепрянцами, и сплоченных в большие отряды, где составляли они, как, например, в Херсонской дивизии, кажется, большинство ее боевого состава.

Интернирование отдельных групп воинов бывшей Галицкой армии в Домбе будоражило спокойствие наших воинов, а еще хуже отражались на них настроения галицкого села. Тревога охватила и правительство, и самого Петлюру. Дошло до того, что в Совете министров Никовский поднял вопрос о пересмотре нашего отношения к Польше. Конечно, о какой-то отдельной дороге от Польши невозможно было тогда говорить, но терпеть отношение галичан молча — просто не было сил. И случилось так, что тогдашний премьер В.Прокопович отправил меня во Львов, чтобы, побывав у наиболее видных граждан, посоветоваться о состоянии дела и их проинформировать о наши мыслях и настроениях. Видно, Совету министров с одной стороны нужен был какой-то конкретный материал, а с другой — объяснить свою позицию наиболее видным галицким деятелям и искать у них в Галиции моральной поддержки, или хотя бы толерантности.

Многих людей я во Львове увидел, некоторые из них меня дальше сеней не пустили; со многими я советовался, и как-то получалось так, что все почти направляли меня к митрополиту Андрею, как к тому, кто внесет и ясную мысль, и покой в раскачанное и враждебное к нам, разбитое на разные осколки галицкое общество. Да и он только один в силе собрать на совещание тех людей, которые уже так рассорились между собой, что и не способны на спокойное овладение ни своим умом, ни, тем более, чувствами. Нашлось среди львовян двое, которые близко к сердцу приняли нашу беду. Это были М.Кордуба{475} и N…, благодаря стараниям которых удалось добиться, что однажды вечером позвал