всякихъ билетовъ и стѣсненій. Въ прежнее время, т.-е. въ концѣ имперіи, это было еще разительнѣе. Чтобы видѣть студентовъ въ массѣ, надо было ходить въ Медицинскую Школу или въ Ecole de droit. И тогда въ аудиторіяхъ студенчество держало себя довольно таки школьнически, и когда было недовольно профессорами или какими-нибудь распоряженіями начальства, то протестовало мальчишескими выходками: пѣніемъ неприличныхъ пѣсенокъ, подражаніемъ крику животныхъ, повтореніемъ какого-нибудь одного слова или прибаутки.

По лабораторіямъ, кабинетамъ, библіотекамъ, конечно, работало не мало студентовъ, но въ общемъ молодое населеніе Латинскаго квартала жило въ полномъ смыслѣ слова «въ свое удовольствіе». Оно не знало, да и до сихъ поръ не знаетъ, хронической бѣдности нашихъ студентовъ. Только при порядочныхъ средствахъ можно нѣсколько лѣтъ просидѣть въ пивныхъ и въ кафе Латинскаго квартала, изрѣдка заглядывая въ аудиторіи. И каждый изъ насъ, желавшихъ проникнуть во внутреннюю духовную жизнь, въ идеи и настроенія парижской молодежи, приходилъ къ тому выводу, что у всей этой массы, тысячъ въ десять, въ пятнадцать человѣкъ не было никакого духовнаго центра. О ея направленіяхъ вы могли догадываться только по извѣстнымъ симптомамъ. Тогда, въ концѣ имперіи, студенчество считалось враждебнымъ бонапартизму и, въ особенности, клерикализму. Самая серьезная часть студенчества и тогда уже начинала группироваться въ кружки, въ литературныя и научныя общества. Сѣ нѣкоторыми изъ нихъ я познакомился и состоялъ даже членомъ одного общества любителей природы, дѣлавшаго экскурсии въ окрестностяхъ Парижа, и другого, литературнаго кружка, о которомъ упоминалъ выше. — Это была такъ называемая «Conférences Labruyere». Въ такихъ «conférences» всего чаше можно было найти членами студентовъ юристовъ и молодыхъ начинающихъ адвокатовъ. Слушатели Медицинской Школы склонны были къ рѣзкостямъ матеріализма; ихъ жаргонъ отзывался, довольно часто, циническими прибаутками. Они держали себя шумно на балахъ. Среди нихъ выработался типъ, который теперь уже совсѣмъ исчезъ въ Латинскомъ кварталѣ: студента, обросшаго бородой, съ длинными волосами, лѣтъ тридцати, въ мягкой шляпѣ съ широкими полями, непремѣнно съ деревянной трубкой въ зубахъ и цвѣтнымъ фуляромъ на шеѣ.

Кромѣ нѣкоторыхъ манифестацій въ театрахъ по адресу правительства, за цѣлыхъ три зимы, проведённыхъ мною въ Латинскомъ кварталѣ, я не помню ни одного движенія, въ которомъ бы сказалась потребность студенчества сплотиться между собою, придать своей жизни другой оттѣнокъ, принимать болѣе серьезное участіе въ томъ, чѣмъ жила тогдашняя французская интеллигенція.

Прошло семь-восемь лѣтъ. Нѣсколько поколѣній студенчества уже перебывало въ Латинскомъ кварталѣ, послѣ войны, и къ 8о-мъ годамъ, когда я опять дѣлалъ экскурсіи по ту сторону рѣки, я нашелъ, что парижское студенчество значительно измѣнилось. Молодые люди прошли еще въ лицеяхъ черезъ впечатлѣніе «страшнаго года» и, когда попали на студенческую скамью, они были уже гораздо менѣе молоды, чѣмъ ихъ предшественники. Скептицизмъ сталъ разъѣдать ихъ, вмѣстѣ съ исканіемъ чего-то менѣе здороваго и нормальнаго и въ идеяхъ, въ литературныхъ и художественныхъ вкусахъ. Въ концѣ второй империи студенчество Латинскаго квартала, на строгій взглядъ, отличалось «шенапанствомъ», но было моложе, шумнѣе, веселѣе, жизнерадостнѣе. А тутъ вы, на каждомъ шагу, и въ аудиторіяхъ, и на бульварѣ, и въ кафе, и въ рестора нахъ — наталкивались на типъ молодого человѣка съ серьезной миной, одѣтаго всегда безукоризненно, съ цилиндрической: шляпой на головѣ (что прежде почти что не встрѣчалось), съ портфелем, подъ мышкой, нѣсколько чопорнаго и даже молчаливаго. Въ общемъ, конечно, бульваръ St. Michel сохранилъ и свою прежнюю физіономію: вы видите такое же количество легкихъ женщинъ, студенческихъ подругъ или просто кокотокъ, избирающихъ своей главной квартирой лѣвый берегъ Сены. Такъ называемые «caboulots» даже размножились, но эта распущенность приняла еще менѣе симпатичныя формы. Такой молодой чиновничекъ въ цилиндрической шляпѣ приходилъ съ лекціи въ caboulot и проводилъ время въ болтовнѣ съ прислужницей, какъ и десять лѣтъ тому назадъ; но дѣлалъ это съ меньшей молодостью и дурачливостью: стало-быть картина получилась болѣе печальная.

Но среди того же молодого населенія Латинскаго квартала явилась идея, поддержанная нѣкоторыми профессорами, въ особенности профессоромъ Лависсомъ, о которомъ я имѣлъ случай говорить: образовать студенческую ассоціацію, центральное общество, къ которому привлекъ всѣхъ слушателей высшихъ учебныхъ заведеній Парижа. И когда я, въ дальнѣйшую мою поездку, знакомился съ этимъ обществомъ, оно уже существовало нѣсколько лѣтъ подъ именемъ «Association générale des etudiants» и стало играть не только въ Латинскомъ кварталѣ, но и во всемъ Парижѣ довольно замѣтную роль. До сихъ поръ эта «ассосіація» еще не представляетъ собою всей совокупности парижскаго студенчества, хотя и приписываетъ себѣ значение и роль чего-то центральнаго. По своему уставу, она имѣетъ различныя цѣли: защищать интересы университетской молодежи, посылать своихъ представителей на разныя торжества и процессіи, устраивать всякаго рода собранія, способствовать всѣми средствами удовлетворенію всѣхъ нравственныхъ и матеріальныхъ потребностей молодежи.

Я посѣтилъ тотъ домъ, гдѣ помѣщается эта «ассосіація». Тутъ и бюро ея, и зала для собраній, и дещевый ресторанъ. Все это, въ общемъ, бѣдненько, заведено было на небольшія средства, и будь это, напр., въ Англіи и даже въ Германіи— все бы было устроено на болѣе широкую ногу и поддерживалось бы гораздо болѣе щедрыми пожертвованіями и приношеніями. Ко времени образованія этой студенческой «ассосіаціи» появился въ Латинскомъ кварталѣ и студенческий беретъ, какъ отличительная форма, вродѣ какъ у нѣмецкихъ студентовъ ихъ разноцвѣтныя шапочки. И теперь эта «ассосіація» пользуется всякимъ удобнымъ случаемъ, чтобы давать о себѣ знать Парижу, добиваться офиціальныхъ приглашеній, облегчать своимъ членамъ доступъ на всевозможныя собранія и торжества и доставлять имъ даровые билеты нли съ удещевленной платой въ театры и кафе-шантаны. И профессора, я писатели, и журналисты стали больше, чѣмъ прежде ухаживать за университетской молодежью.

Въ послѣдніе годы много было говорено и писано на тему: дѣйствительно ли въ парижскомъ студенчествѣ замѣчается склонность къ религіозности? Такіе идеалисты и неокатолики, какъ Вогюэ и Дешанъ, были одно время очень популярны среди молодежи. И кажется несомнѣнно, что извѣстная ея доля, тѣ, кто выходятъ не изъ правительственныхъ гимназій, а изъ школъ, руководимыхъ духовными орденами, не скрываютъ своихъ вѣрованій. Это, въ особенности, ясно показало празднованіе столѣтія Нормальной Школы, весной 1895 года. Прежде, лѣтъ сорокъ тому назадъ, ничего подобнаго не могло бы случиться. Студенты этой школы, представляющіе собою высшую интеллигенцію учащейся молодежи — правда, не въ полномъ составѣ своемъ — отслужили въ день столѣтняго юбилея панихиды по умершимъ своимъ товарищамъ. Эти религіозные поминки были справлены во всѣхъ трехъ офиціально признанныхъ во Франціи вѣроисповѣданіяхъ: католическомъ, протестантскомъ и еврейскомъ. Это вызвало протестъ менышинства студенчества Нормальной Школы, которые собрались для чисто гражданскаго поминовенія. И тогда же обратила на себя вниманіе статья журналиста Ранка (въ газетѣ Matin), который очень энергически заговорилъ о тайномъ вліяніи духовенства