О своей службе в Пензе он говорит, что тогда он еще любил службу страстно, «в восхищении юного человека, который на все смотрит с желанием – образовать свет и сделать лучшим, я писал не приказным слогом и не авторским, а вдохновенным самой природою, то есть так, как я думал и чувствовал».

Возвращаясь к характеристике князя И. М. Долгорукова, мы видим, что в Пензе он прослужил до самой кончины Екатерины II. Довольный своей судьбою, здесь он написал «Камин в Пензе»[182]. Это произведение имело большой успех, было переведено на французский язык, и даже Делиль просил прислать ему в Париж этот перевод. В Пензе князь испытал много неприятностей. Так, его даже «в клоб с подпиской не пускали».

Живя в этом городе, князь любил по вечерам поиграть в карты без чинов, со всяким даже разночинцем. По этому случаю он говорит: «Везде выказывать свой чин, по-моему, есть самое низкое свойство; я любил в своем месте быть настоящим председателем, а дома или в гостях человеком лет в тридцать, резвым и веселым. Что за польза государю и отечеству в принужденной измене наших нравов, когда они в настоящем виде не ведут к развращению нравов». На этот случай князь написал комедию в стихах: «Дурылом, или Выбор в старшины». Главное лицо в ней был владимирский оригинал Дуров, кроме него, еще три лица списаны с натуры; прочие характеры вымышлены.

При восшествии на престол императора Павла он был отставлен от дел, но вскоре опять получил место в Москве; здесь он продолжал службу до восшествия на престол императора Александра I.

В 1802 году князь получил место владимирского губернатора; здесь Долгоруков выстроил здание для сохранения ботика и остатков дома Петра I и богадельню для матросов-инвалидов и открыл, в 1805 году, Владимирскую губернскую гимназию.

После этого он был избран в почетные члены Московского университета; он надел университетский мундир с чувством благородной гордости. «Этот кафтан, – пишет он в своих записках, – который я поистине могу назвать благоприобретенным, будет во всю жизнь мою лучшим моим нарядом. Ни клевета, ни зависть его с меня не снимут!»

Про эксцентричный характер Долгорукова много рассказывал М. Дмитриев – последний говорит, что он дурачился до безумия. Бывало, придет к нему и скачет по стульям, по столам, так и уйдешь от него, не добившись слова благоразумного. Любил хорошо есть и кормить; как скоро заведутся деньги, то задавал обеды и банкеты. Долгоруков, как добавляет Дмитриев, весьма странно одевался и ходил по улицам в одежде полуполковой и полуактерской, из платья игранных им ролей.

В 1812 году он получил отставку от службы – этот тяжелый год был во всех отношениях черным годом для Долгорукова; он выехал из Москвы 31 августа, за два дня до вступления неприятеля; родовой дом уцелел от пожара – спас его лакей Лаврентий, «препьяный человек», как его характеризует князь. Он остался в доме самовольно.

Во время нашествия французов в дом Долгорукова были поставлены два генерала. Лаврентий у них сделался и шутом, и слугой; он с солдатами вместе пил и гулял, а начальникам прислуживал и так им понравился, что был у них дворецким и распорядителем по части увеселений.

Этого слугу сперва били и даже раз ранили, но потом уже он сам бил и покровительствовал другим. Он служил при столе генералов, прибирал трупы солдат, которых они расстреливали, таскал к ним, вместе с их денщиками, всякую добычу, причем, вероятно, не забывал и себя, но при всем этом, когда загорелся дом, он упросил генералов, чтобы они помогли его отстоять, и генералы приказали солдатам работать. Дом, таким образом, спасся от всеобщего пожара, и стены его остались целы. Важнее всех услуг в глазах Долгорукова была еще услуга Лаврентия та, что он успел из домовой церкви вытащить антиминс[183], найденный им на полу, – с сохранением последнего Долгоруков не лишался права возобновить свою домашнюю церковь. После московского разгрома Долгоруков поселился в этом уцелевшем доме.

Дом князя был в приходе Воздвижения на Вражке[184]: большие старинные тесовые хоромы в один этаж стояли среди обширного двора. Позади дома, к Москве-реке, был большой заброшенный тенистый сад.

Вдали, за Москвой-рекой, виднелись сады, леса, деревня Фили и кладбище, на которое постоянно, мечтая, сматривал хозяин дома. Внутренность дома была не только некрасива, но даже неопрятна, особенно передняя, где даже старые обои висели лоскутьями. Под конец жизни князь хотя и переделал две-три комнаты, но непорядок все так же царил в хоромах.

В доме также не было никаких украшений, но на стенах, и в доме и во флигеле были развешаны фамильные портреты князей Долгоруковых. Тут были портреты Якова Федоровича Долгорукова и несчастного фаворита Петра II, князя Ивана, портрет жены его, Натальи Борисовны, висел в домовой церкви. Был здесь и портрет императора Петра II и княжны Екатерины Долгоруковой, на которой он был помолвлен, над портретом была надпись: «Добрая надежа».

В одной из зал был построен домашний театр. Дом князя всегда был полон родных и гостей; здесь жили его сестра с мужем и воспитанницей, какая-то еще дальняя родственница-старушка с племянницей и простодушный старичок, И. Н. Классон; большой почитатель Наполеона и доктора Гала, он служил когда-то в военной службе и потом жил тридцать лет в доме князя. Некогда он с князем подвизался в приготовлении французских кушаний.

В доме же Долгорукова жили и все его дети, которые, по странностям отца, имели по два имени: одно – данное им при крещении, а другое – данное им самим отцом, которым они и назывались. Так, Рафаил назывался Михайлой, Антонина – Варварой, Евгения – Наталией. Обычай такой давать два-три имени у нас, на Руси, употреблялся издавна и водился еще в удельные времена. У русских, по словам Н. Костомарова, долго было в обычае, кроме христианского имени, иметь еще другое прозвище, или некрестное имя.

В XVI и XVII веках мы встречаем множество имен или прозвищ, которые употреблялись чаще крещеных имен, например: Смирный, Козел, Паук, Злоба, Шестак, Неупокой, Беляница, Нехорошко, Поспелко, Роспута, Мясоед, Кобяк, Китай[185]; даже священники носили такие имена. Прозвища классические, столь обыкновенные впоследствии в семинариях, были в употреблении еще в XVII веке; так, еще в 1635 году встречается фамилия Нероновых.

Иногда у некоторых было три имени: прозвище и два крещеных, одно явное, другое тайное, известное только тому,